План D накануне (СИ)

Их отец одной половиной души непременно бы такое одобрил (точно одобрили бы все братья, всякий из разных инициатив (Теодор — чтобы отомстить)), а второй — осудил, само собой поставив себя на его место, но, осознав, что осуждает собственного сына, который как смог спасся от смерти, ударился бы в очередное самобичевание. Это только Теодор плохо знал отца и полагал, что они, старшие братья, знают его так же беззаботно.

Им не полагалось формы, кормёжку давали, кто протянет блин, а рабочая сила, смех женщин за швейными станками в ангаре площадью в квадратный гектар, матерная байка из недр котельной, сплочённый кулак люмпен-пролетариата зачем-то были необходимы. Когда он рассказал отцу о поступлении в Смоленский духовой оркестр, тот схватился за голову и строго-настрого велел никогда никуда с этими людьми не ездить.

Когда они на другой день встретились, нельзя описать, как обрадовался Иерусалим, хотя в оркестре их отношения не отличались особой теплотой, не более чем с другими. Конечно, ведь он, должно быть, думал, что он свистел, пока не опали щёки, а ему, уже конченому трусу, не достало смелости признаться. Это уже так называлось и про себя, стало тяжелее жить на одну каменную доску, ко всему прочему, ко всему прочему и ко всему прочему. Он и не подозревал, что тот так его подставит, да и чем? одним тем, что в стрессовой ситуации презрит человеческие реакции и так заслужит себе место в ряду первых среди равных, у кого страх повреждён из-за хромой химии, и они под дулом не дают совета бросать своё поприще, а говорят: «работайте, братья», а братья отвечают: «работаем, брат», а другие: «беги по радуге».

Несмотря на палки надзирателей, он кинулся его обнимать, с оставшейся половиной зубов, как светились его глаза, а Теомир не смог разжечь свои, умертвлённые до полного изоморфизма одного и второго. Они их растащили, немного поколотили, но он совсем не чувствовал ударов, гораздо сильнее жгли глаза Иерусалима, как будто ему мало было последствий давки в купе двадцать пятого класса.

В бараки входят по трое охранников, двое с винтовками, один с хлыстом. Они ни на мгновение не замирают, отталкиваются от столбов, быстрее сокращая расстояние. Что может быть важнее побудки, запускающей день, на режимном объекте тем более. Тот, который с шелепом, сначала что-то кричит и тут же начинает путь по просеке между двумя рядами слепленных с телами шконок, выписывая направо и налево шамберьером, растущим из задницы. Двое других скачут, как обезьяны, по лесам нар, трясут своим весом, орут, плюются. Эффектная метода. Мужики поджимают колени к груди и отодвигаются к стене, глаза малость расширены, сон снимается как рукой, вспоминают дом, кто пообразованней — импрессионистов. Кнут оплетает ногу одного, разбив кожу, он очень зол, тянет на себя, он и рад пойти поработать, но либо чрезмерно объят ужасом, либо внутри у него только пустота. Барак помимо тусклого света наполнен адским игрищем, отнюдь не теряющим огня с увеличением просмотров. На построении в четыре шеренги все вперемешку, не смотрят друг на друга, отходя. Уныло тянутся от закрытой калитки до забора вдоль всей жилой зоны, командуют поворот направо, и они идут на работы.

По прибытии в расположение, в царство переносных редутов и полузанесённых чернозёмом флешей, кое являлось стоянкой русского похода, освободительного, словно локомотивное депо для железной дороги, их разместили в длинных, утопленных в землю казармах. Трёхъярусные нары, за подушку вещмешок или сапог, шинель вместо одеяла, соломенные матрацы кишели вшами, ночью все просыпались от ударов чужого ссанья в ведро. После отбоя могли свободно ходить только полковые священники. Это было северное крыло операции, которое уже огибало их попытку храбриться и всё исправить.

Тем временем и в Персию был направлен русский контингент, и все участники заварушки в званиях выше полковника неожиданно начали за него переживать.