План D накануне

La bête [234] появился, с визгом и где-то далеко от жилья, порвал кокон, выскочил из расщелины, парил с небес на парашюте и после его отгрыз, исполняя заложенное в рефлексах наряду с отпором зуду в местности холки, в Жеводанских горах, графства Лангедок в 1764-м году. Как раз в том году парламент Лангедока распространил на территории провинции решение парижского органа, по которому орден иезуитов объявлялся распущенным и всякая его деятельность прекращалась, словно дыхание после смерти. Роспуск столь запомнившегося всем ордена многим показался деянием кощунственным, и в обрушившемся тогда на Жеводан бедствии жертвы усматривали этакий бич. Иезуиты же, ещё будучи при власти, всеми правдами и неправдами выселяли и гнали из маржеридских селений гугенотов. Однако же из Лангедока они не исчезли вовсе, да и кто такого ждал? В Севеннах их роилось ещё порядком. Протестанты были озлоблены, питали ненависть ко всему окружающему, и очень возможно, под видом объекта скрывалась шайка потерявших всякий человеческий край гугенотов, мстивших католикам.

В начале июня 1764-го года на молодую женщину из Лангоня, пасшую в горах коров и смотревшуюся в озеро, напали. Как она помнила, у него, вроде бы, имелся пышный хвост, длинномордый череп, клыков и резцов до чёрта, гребень, явно распираемые изнутри щёки, широкий зев, манера ходить на пальцах, в то же время и не волк, и не ящер, так, défaut [235]. Её спасли коровы, которые пошли строем или даже стеной, и зверь бежал, потом глазел на это диво издалека. Вскоре уроженку селения Аба нашли растерзанную и с выеденным чревом. За ней последовали юная особа из Пью-Лоран и пастушонок из деревни Шерал. После череды нападений слухи о беспощадном существе, исчадии ада, в котором круги без категорирования внутренние-внешние, стальные кусты с невидимыми иглами и микрофонами, но как магия, гигантские патефоны из песчаника, раструбы из натянутого на каркас брезента, на них чёрные треки, подходишь ближе, ну а это те же круги; кузене другого пса, с кем они вместе выли на определённые природные явления, когда ещё можно было, то есть до того, как технический прогресс превратился в снежный ком, распространились повсеместно, и крестьяне начали вооружаться.

А он возникал en plein jour [236] тут и там, держа периметр скал и леса на тех непобиваемо, реагируя не чутко, но из серии долго запрягать. Сразу взрослая особь, это попахивало не божьим промыслом и не рогом эволюции на графике, но чем-то тёмным и в то же время озорным по упущению. Среди селян имелись аналитики, но с ориентацией на ситуации поприземлённей, резко пришлось перестраиваться, консультироваться с арестантами под стенами башен, им-то зверь не грозил, но у пары человек, не совсем пропащих, семьи ходили по краю. Было бы более жутко, если б не было так загадочно, либо это пёс из центра земли, либо из религии, хуй вот только знает какой, из чего преображённый, что тогда недопоняли, когда откровения лились рекой. Жрёт ли он только грешников или только праведников? стоит ли за ним нечто по образу и подобию жертв? не снится ли всему графству эта череда убийств? не кроется ли тут системы более неочевидной?

Тем временем прибыли охотники на волков из близлежащих земель, где дела только-только были окончены. С егерями, конюшими, псарнями и лошадьми. Результатом послужило уничтожение громадного количества волков около Манда, Лангоня и высоко в горах у Рондона. Ходили слухи, что один из растерзанных зверей отличался устрашающими размерами и явно принадлежал к существам потусторонним либо доисторическим. Его и сочли тем самым, а кюре деревни Люк выдал грамоту, подтверждавшую, что убитый в землях его прихода волк намного крупнее своих собратьев, да и собратьев ли.

26 сентября была убита тринадцатилетняя девочка из прихода Рокль, при обстоятельствах, свидетельствующих о полном здравии и ироническом настроении зверя либо его патрона. 7 октября история повторилась, и тогда ни у кого уже не осталось сомнений. На следующий день чудовище напало на подростка, но тот сумел постоять за себя. Разбой продолжался, несмотря на непрекращающиеся облавы. В середине ноября приехали драгуны, все подумали, вот оно, это уже серьёзно, регулярная армия, сама весть об этом — мощный удар. Драгуны не помогли. С приходом их он малость утих, но в декабре вновь возобновил свои штучки, словно спущенный с цепи. Кровавые вылазки совершались по две-три в день. Крестьяне ходили толпами munis de torches [237], окружали валуны и кололи их вилами. Со всех концов гор неслись и пересекались эха песнопений на древних, само собой, языках. Пик одной работы в ущерб другой, le principe du moins mauvais [238]. Кому от одного до трёх лет, были обречены вырасти озлобленными параноиками. Совокупление в перелеске, мало того, что до свадьбы, теперь обрело такую пикантность… лучше бы всему этому не кончаться, в противном случае Жеводану грозила волна самоубийств и отречений.