План D накануне

Они понуро плелись с вокзала, откуда Герардина только что отбыла обратно в Солькурск. Невольно прокручивали в голове её историю. Отчего-то в этой скороспелой экспедиции Г. чувствовал себя не стремящимся к цели, рассчитывающим только на собственные силы внешне искателем приключений, внутренне — престарелым потакателем этого пресловутого круга, содержащего в центре архетип, вместо оболочки поведение, а простым бродягой, каким был, как он впоследствии понял, его отец, из-за трусости покинувший Индию в начале правления Дальхаузи, в прологе той самой централизации, так его напугавшей. А ведь упомянутый генерал-губернатор впоследствии оказался одним из самых просвещённых и миролюбивых. Да, его бедный отец, сикх, переживший устроенный англичанами взрыв на базаре в Кабуле, потерявший левую руку, работая на перевозке ткацких станков, городской шут Тируччираппалли, нигде не появлявшийся без сигарного окурка, по прозвищу Высматривающий англичан, призрак железной дороги из Бангалора в Мадрас, сторож загадочной метеорологической станции на мысе Пигмалион, вдовец, так и не увидевший тела жены, три года прятавший у себя ритуальную кирко-мотыгу душителей, одинокий террорист, развязавший смехотворные боевые действия против Компании, тайный обитатель храма Минакши, непродолжительное время её любовник, пока Шива в отлучке, просто потерянный, сломленный тяжёлым временем человек, с младенцем на руках, едва не лишившийся рассудка на религиозной почве, попытавшийся не предать своих идеалов, но перемолотый колонизацией и просто судьбой. В один момент он решил жить ради сына, и он отчасти был ему благодарен, но отчасти и презирал.

Крым, разумеется, не выглядел пустыней, но вот Симферополь оазис отчего-то напоминал. Этакий мини-Каир, мини-Сантьяго, колониально-губернский город загадочной пользы. Им посоветовали поселиться в Европейской, на углу переулка Фабра и Салгирской улицы, и они обещали ей, что поселятся там. Отличное место настоящей встречи, а не той, в поезде, и к тому же приезжие там не вызовут подозрений. Но они уже их вызвали.

Кряж теперь мешал ему ещё больше. Если кто-то должен узнать, куда именно он направился, то пусть это случится не скоро. Пока приходилось придерживаться курса на Кара-Тау. Долина Бурульчи, холмы и посадки, всё уже сильно коричневое. Меридиан реки строил ландшафт — середина Крыма плавно перетекала в хребет. Горы наливались соками, сложными дикими соцветиями, тропа вилась среди валунов и кустарников, всё выше, где нависали скалы, пробитые можжевельниками, как из стены комнаты. Г. упорно взбирался, рассчитывая, что когда-нибудь его станут поменьше тиранить и он обретёт задуманные черты этоса. На хуй эту карту из ноги, нужные люди и так всё знают.

Отшельник быстро дал о себе знать и теперь оставлял знаки на развилках, не стрелки, конечно, но и не камни, и не капли воды. Уже выяснилось, что его зовут Владимир Владимирович, что ноша его тяжела, словно свободное падение, а миссия сложна, будто картотечная система французских gendarme. При определённом стечении обстоятельств он мог оказаться опасен, как истинный обитатель лабиринта, не важно, что вознесённого на самый фальцет всех этих меловых и неогеновых толщ. Старался думать именно об этом, преодолевать свои чувства, в первую очередь враждебность, потом уже эту проклятую любовь к человеку как таковому.

Поезд двигался почти без длительных сбросов хода, пронзал Восточно-Европейскую равнину. Пейзаж в путешествии рассказывал историю только до-этого-места, до срубленного из-за мороза телеграфного столба, до регулярно встречающейся открытой воды, до границы зноя, до селя на путях.

— Сколь ж лет старому перечнику? — лениво, посматривая всё более в окно.

— О, ему нет ещё и пятидесяти.

— Да ну? А я думал, уже тысяча, не меньше.

— Вероятно, оттого, что осанна настигла его в ранних летах.

— Ну и что он там, вы говорите, расследует?

— Как можно, это тайна.

— Да я никому, слово чести, честь имею, как вы.

— Ну хорошо. Понимаете, к зрелым летам он сделался… ммм… весьма своеобразным. За свою жизнь раскрыл больше тысячи каких только возможно фелоний и пресытился ими, но острый ум не пресытился загадками и не пресытится, должно быть, до самой его кончины, хоть бы той никогда не случилось.

— О, полностью солидарен.

Это должно было подготовить к такому определению, как «преступление, выходящее за пределы опыта неизменных первоначал мира».

— Да-да, он теперь всё больше отдаётся этим запредельным. Верите ли, почти перестал выходить.

— Откуда? — насмешливо бросил он.

— Что вы говорите, а не разъясните ли мне, скромному провинциальному энциклопедисту, что он понимает под сиим понятием?

— Охотно. Это преступление, не обязательно регламентированное законом, которое ещё не совершено, но может свершиться, так сказать, в сослагательном роде. Либо же криминал, уже состоявшийся, но никем не замеченный и не разгаданный.

— Хм, криминал, говорите. А есть ли примеры, а то фантазии не хватает вообразить криминал?

— Случай, по интересам коего я еду в Иордань, как раз странным образом вмещает оба означенных.