План D накануне

Полосатая будка под фонарём, оленья упряжка, плетень, звон кандалов от кашля из центра умных лиц, одна на всех шестибашенная арка. Их убогое селение было как на ладони с окружающих сопок, обширная деревянная застройка, такая невинная в сравнении с «кинутым за себя», которое, вообще-то, кидает тебя, кидает целыми централами; а когда вышли из Бутырки, он радовался Москве, мужики в папахах и платках не имели отличий, усачи в круглых очках, всё прятавшие за фалду руку картузники, солдаты в белых мундирах, у них снаряжение на зависть, а рожи такие плебейские, а что, вся разница в свободомыслии, однако все здесь, а у Ваньки Мерзликина на поселении красивая жена, скоро, надо думать, начнёт торговаться; им положили тащить телеги вдоль периметра и дальше, к дыркам, впереди двое в брошенных через душу портупеях, сзади, по бокам, неужели мы здесь состаримся? а бабы, каких однажды пригонят сюда на срок, не станут сосать хоть за сколько; сложные напластования взаимоотношений, с отчествами, полномочиями, обидами, таится больше, чем обращается, фельдфебель не решается подсыпать яд в баланду, так, потравить для острастки, они же были патетичные люди, читавшие запоем, потому-то теперь и согласны сниматься на карточки, даже бритые наполовину, это пройдёт; блядь, Господи ты боже мой, ты к ней прикован, а она к тебе, это противоестественная вивисекция, подведённое под закон доращивание, как можно или не можно так жить?

Он вышел с очередным побегом, для маскировки, потом отстал, взяв у бремсберга под землю. Опускаясь в великом страхе, он больше уповал на встречу с подземным каторжником, чем на спасение. Он вскоре разгадал его план и устремился в погоню. К тому времени, как он попал под землю, Г. брёл по шурфам около четырёх часов, успев неплохо оглядеться, а главное, почувствовать родство, водить рукой по стенам, чувствуя, где серебро, где церуссит, где каменная порода, как поворачивать голову, чтобы всё слышать; на работах, не имея возможности сосредоточиться, он и не пытался настолько ощутить порой самые неощутимые, неподвластные соприкосновению с каким-либо ощущением вещи. Как только И. вошёл в рудник, он немедленно это понял, а поняв, не стал таиться, рассудив, что сидеть в одном месте, пусть и самом глубоком, нецелесообразно, он, обходя шахты, скорее всего на него наткнётся, а так они смогут блуждать, пока тому не надоест. Единственное, что он изменил, так это утроил усилия по поиску каторжника. Ещё в верхней штольне он подломил кладовую, взял две лампы и три бутыли масла, повесив на себя так, чтоб не дребезжали. Запах свечного сала, вытертое серебро, проступавшее из стен, неравномерное распространение света от горения, слишком тёплый свинец и прочее подобное. Вокруг лежала гораздо более разветвлённая и сложная система ортов, квершлагов, шурфов, штолен, штреков, шахт и штокверков, чем кто-либо представлял себе на поверхности.

В дни, когда он только дошёл в Акатуй, из Петербурга пригрохотали в колясках агенты Третьего отделения. Они допросили каждого арестанта, даже из тех, кто ещё не был привлечён к добыче серебра, выведывая одно и то же. Что именно — рассуждал он, тоже не избежавший допроса, путаного, полного хождения вокруг главного, регулярного по сути — должно было остаться тайной для фигуранта. По его мнению, они хотели знать то же, что и он, но обладали бóльшими возможностями; одним словом, им требовалось понимать, ведёт ли система шахт к центру земли, а если не к центру, то до каких пределов доходит.

Пещера предстала глобусом, плывущим во Вселенной. Из её тьмы могла залететь какая угодно вещь — посыл той самой божественной вечности, случайное упоминание из противных миров об альтернативных, неявное, но поддающееся толкованию, разумеется, такому, что никто не признает, со временем превратится в такое же чуждое доказательство по делу и будет исторгнуто за пределы шара им самим или его обитателем, или многими его гетеронимами, к которым тоже могут обратиться из безвестных сфер, а может, просто будут висеть в воздухе, и шар сам наплывёт на них и поглотит одним из своих отверстий.