План D накануне

На берегу они не отказали себе в удовольствии снять сапоги и походить в воде, потом градус странного чувства, расположенного между недовольством друг другом здесь и сейчас, злой памятью о тех или иных несчастьях, случившихся из-за войны, и моральной усталостью, поднялся, и это, по-видимому, уже точно была нервная почва; одно неподдержание чужих глупых поступков могло бы действовать отрезвляюще, и пусть их дружба протекала сейчас фундаментально асимметрично, но когда встречается не только протекция, но провокация, а после неё состязание… Бывало, накатывало нечто, как только выйдешь из леса, словно последние деревья — это защита, а здесь, на воле, не похожей на выбор себя как собственного, имеющего ценность существования, даже в окружении исчезнувших тайлинов, даже на окраине войны, среди разговоров о смерти, жестокости мыслей, падежа скота и бытового насилия как-то всё сбрасывалось в одну массу и одновременно с метафизических плеч.

Они шли через поле, солнце пекло шеи, выбеливая тульи фуражек; позади осталась почти половина намеченного пути от реки в сторону Витебска, когда впереди показался пикник. На толстом цветном покрывале ворковали две барышни в пышных платьях, с кружевными зонтиками, в шляпках, украшенных букетами пожухших мальв и подвязанных широкими лентами у подбородков.

— Ты тоже это видишь?

— Да я сюда и шёл.

Словно она бежит к нему с другого конца поля, а кажется, что зала, глаза в глаза, мимо проносятся поручики в вальсе, почему-то их дамы не заостряют на себе внимания, а она парит к единственному здесь партизану, имеющему реальную власть, уже потекла, настоящая шпионка, панталоны намокли, жаль, нельзя взять его за руку и приставить туда, а то на юбке сделается пятно, уже несколько раз облизнула губы, но не знает, насколько он зорок, хочет надеяться, что весьма, под левой грудью у неё драконье яйцо с трещинами синей краской, на макушке под волосами письмо для великого магистра, аккумулирует в себе желание его члена у неё везде, только так их и можно провести, чтобы что-то получить, нужно что-то дать, уводит в сад под каким-то предлогом, потом в стог, они падают в него спинами, с размаху, целуются, он сразу начинает шёпотом и прерывисто выбалтывать всё, она сосёт и слушает ровно тридцать секунд, потом не отрываясь запечатывает ему губы ладонью, а может, и лоном, ей нужно всё или ничего, а теперь ещё и фейерверк, пусть данный экземпляр уже и спустил ей в гортань, а она проглотила, покатав на языке, чтобы знать своё место…

— Чушь, — ловко поднявшись на ноги, она уже собирала пожитки в корзину.

— Вы что, лесные содомиты? — спросила вторая, перемещаясь на колени, стоя на них, помогая.

С кромки оврага открылся внушительный цирк с крутыми склонами, поросшими сочной пастушьей сумкой, на дне которого мелом было расчерчено в меру причудливое, то есть достаточно причудливое для го и недостаточно для «Собственной книги мальчика», поле. В одном из склонов имелась пещера, похоже, что искусственного происхождения. Когда они ещё пробирались к прорубленным в дёрне зрительным местам, из недр земли на свет вышли двое: пожилой усталого вида мужчина в полосатой пижаме, следом его представительный провожатый с громадной бородой, оба с озабоченными лицами.

— Чёрт подери, какой длинный тоннель.

— Представляли себе побег по-иному?

— Это не побег.

— Но и не похищение. И не командировка.

— Да чёрт с ним, дайте отдышаться. Тут ещё ничего не готово.

Он нашёл взглядом зрителей на трибуне и смотрел на них долго, прищурившись, готовый, казалось, поднести ладонь ко лбу, тем самым показав, что их присутствие для него ясно, приемлемо, не удивляет, возможно, по плану, отсутствие кого бы то ни было по плану, его спутнику план неизвестен, он максимум его часть.

Рыцарь обхватил мяч железными пальцами, подбросил, начал поднимать голову; ударив по нему опускающимся экраном, послал за заменяющие сетку тряпки на сторону соперника…