План D накануне

— Что за сумасбродная служба отдаёт эти сведенья вам?

— Приходит по почте.

— А это точно не деза, как весь мир?

— Ты там никого, случайно, не выследил?

— Да много кого. Не станете возражать, если я посмотрю эти схемы, ведь тогда, не маловероятно, я буду наказан ещё больше?

Она, похоже, уже пришла в себя, явление миновало, но всё равно чувствовалось, что дама готова на странные для её положения вещи ради… тут не добавить не убавить, Теодора, целого и беспримесного, идентичного, из семени Готфрида.

— А почему здесь с краю пустое пятно?

— Черта еврейской осёдлости мерцает.

— Слушайте, кстати, а они сейчас в кого верят?

— В частности в Иордани в того, кто в этом даже не нуждается.

— Вы про пантеон этих свальноэпикурейцев? Которые осязаемы верующими как никто?

— Ну, это свойство у них не основополагающее.

— Свойство, это вроде как грех?

— Вроде как порок.

— А ведь они же ещё и отцеубийцы, вот жаба, а сами издевались над патронами правоверных и православных.

— Не тебе судить богов, мальчик. К ним нужна линейка с верстами.

Скорее всего, она имела ввиду, что вне их вялоплещущегося сознания тяжело оказаться, пусть здесь и постреливают, а раньше и покидывали копья, но люди приобретают вещи, пьют напитки, число разновидностей которых превышает количество букв в любом стихотворении Джона Донна, и борются с действительностью, даже если это закрытый гроб или необитаемый остров в окружении кладбища кораблей. А если бы не деятельная натура, пусть и проснувшаяся лишь однажды, то не было бы никаких божьих обязанностей и никаких трудных решений и потопов, и разрушенных башен с разницей в подходе, сверху или снизу начинать, с разницей в тысячи лет, и никакого удваивания объёмов.

— Но тогда бы и они стали никакие не боги, а чёрт знает кто, — задумчиво, проглядывая на свет некий график.

Это довольно странно, по крайней мере, анализируя их разговор теперь, спустя долгое время, и отдавая себе отчёт, что она признала в нём праправнука, а он в ней всего лишь возможность, сбитый с толку этим близким родственником, чьё имя было озвучено впоследствии, никого такого в их роду не имелось, а он помнил всех до прадеда Юсупа, собственно, его матерью, как понятно, она и являлась, он понял, что очень странной ему самому она не показалась. Поначалу, разумеется, да, но не впоследствии.

— Боязнь воскреснуть как главный страх Елисея Новоиорданского постулировался едва ли не всеми, кто погружался в это дело.

— Воскреснуть?

— Не такая уж это причуда, вот вам бы, всему разложившемуся, хотелось бы явиться на бал и узнать, что это венский, а не канун Дня всех святых?

В летописях тех лет и так, и эдак подавался один случай, невнимательный человек мог бы принять его за дюжину разных, но надо знать летописи, как знал их он. В чрезвычайно запутанных выражениях, вроде «бехом алафа ан бискуп на свой лад перетолмачил» или «пороки в мой поруб не имати говорено послуху а он сообедникам», сообщалось, что князь предпочитал не только женщин, но и отроков в исподнем.

Трапезная — задний двор такого летописца. Все принимают его за собаку, нет, волчицу, когда перемещается под столами «П», пролетая, как запущенный однократно слух, где говорится про достойное упоминание. Сидит, как будто его там и нет, уворачивается от сапог, в которые вставлены живые горельефы. Столешницы из дуба слишком тяжелы, чтоб вино хоть закачалось в чашах, только отбивает себе загривок. Слуховые окна — эссенция замка, врезанная в недействующий водопровод — для него цель упражнений. Осколки витража на полу, по своду дует поток, а то нечего писать, что есть — не увлекательно, не скандалы и не интриги. Музыканты дряхлые, дуют в плиты пола под собой, все как один бывшие глашатаи. Старые летописи, пусть и канонические, влекут его, разложены по келье и как бы извиняют всех не попавших в них персонажей, единственно по дате рождения, тем самым искупая ужас и неправильные поступки прошедших лет. Все только и толкуют о выкраденном арапчонке, он нечто меньшее, чем наученный подмечать комичное скоморох, но нечто большее, чем тело для члена Елисея. Идея в том, чтобы одновременно именоваться великими и не быть буферной зоной между Литвой и подвластными Москве землями, это тот баланс, когда всё будет продолжаться в прежнем ключе.