План D накануне

Хрен этот вылез не просто так, у него умысел, мне его не распознать, ясное дело, но вот что, у него под мышкой была человеческая голова, точно, человеческая, чем-то отрубленная, среза мне не видно, но кровь, вроде, не разлеталась. Волосы зачёсаны назад и не рассыпаются. Ёшкин кот давай свободной ластой шлёпать по корме и продвигаться, гляжу, а там окно, иллюминатор, он к нему, целует голову в лоб и клеит посередине, лицом внутрь, делает один кульбит, подстраивается под ход корабля и втягивается в люк, тот рушится, и снова стена.

Ну, буду, Наташенька, с тобою прощаться. И так уже написал слишком много. Поцелуй от меня наших деток, сама крепись и обязательно пиши. Буду, как ты и советуешь, осторожным и не буду трусом.

Ельников Анатолий, 19 сентября.

— Да, Анатолий, ну ты дал, братец. Тут за тебя многие в нашей редакции переживают, даже болеют, жалкие интеллектуалы. Режут, кстати говоря, всё больше и больше моих заготовок, приходится чаще импровизировать, хотя с них станется, они и прямой эфир исказят. А тем временем мы уже набрали приличные обороты. В соответствии с заветами археологии из будущего перемещаемся в прошлое, из прошлого в ещё более далёкое прошлое, оттуда в ещё более далёкое будущее, спустя час или два от первого, но никогда не зацикливаемся на настоящем, только, разве что, подсвечиваем.

Он явился пешком, держа уныло бредущую лошадь, соскучившуюся по галопу, чистому полю, под уздцы. Но что сокрушаться, по лесам не наскачешься, тем более по таким дремучим, в которых засел отряд. Сразу, не обращая внимания на краткие приветствия, пошёл искать командира. Тот спал на земле, постелив на снег истёртую бурку и намотав на руку поводья.

— Скончался, — неуверенно, не так, как пересекал бивак. Набравшись мужества, вобрав в лёгкие больше морозного воздуха, повторил громче, чтобы разбудить.

— Скончался, кто скончался? — Юсуп Маркович приподнял голову, сел.

— Он.

Он похолодел, растянул пальцами веки и опустил голову. Тот самый картлийский грузин, генерал от инфантерии, князь Пётр Иванович Багратион, с кем он бок о бок воевал и попирал Европу много лет. Друг умер, сразу вспомнил, для молодых так положено, а пожилым велит сердце, вот они идут бок о бок, весёлые, в рассказах сквозит похоть, умеренно подлые штучки, что раскрывать внешнему миру — табу, такое только между друзьями, которые, само собой, единомышленники, одного поля ягоды, можно расслабиться в обществе друг друга, при их чинах поглядывая по сторонам, держа дистанцию от кучи прихлебателей и доносчиков, а ими нынче полнится армия, не считая героев, пушечное мясо они уже во вторую очередь и при родовом зачаточном коварстве не все, но люди уровня Багратиона таких посылали в бой охотнее, с более лёгким сердцем, такие же, как Иессеев, презирали в открытую, не считая нужным тратить лицо на всякий случай, не более чем потенциальный. Он из них двоих, выходит, дольше протянул с такой философией, но это тут ни при чём.

Вокруг шести костров сидели, полулежали, валялись уже вдрызг пьяные его бойцы. Отряд насчитывал около сотни штыков, совсем немного по меркам отрядов Сеславина, Барклая-де-Толли, Фигнера и Винцингероде, не говоря уже о Давыдове. По большей части он состоял из казаков, но имелись и уланы, драгуны, гусары щепотками, бежавшие из французского плена солдаты, двое из местных, что приглянулись командиру, который вообще-то не жаловал крестьян. Костры трещали, топили снег, вода уходила, оставляя прорехи в месте входа, под покров, сминаемый кружкой, рукавом, мешком с сухарями; на душе было невесело, хотя по большей части все они являлись умеренными оптимистами и агностиками. Бесконечная жизнь в лесу стёрла ориентиры, лица сменили одинаковые заросшие бородами личины, мундиры превратились в грязные, измочаленные в лохмотья бурки, ментики, чекмени, гусарские чикчиры и кавалерийские рейтузы, всё присыпано мукой и пудрой, кивера обменяны на тёплые шапки с длинными отвесами по щекам. Ночью всё чаще спали без часовых.

На молчаливых поминках, где имелись лишь самогон и сало с отсыревшим хлебом, градиент накала страстей скакал от «меланхолически» до «безотрадно». За деревом другое дерево, голые они выглядели ещё отвратительней, почти ничем не выручая бивак. Прекратить бы всё это и уйти, но пока было некуда. Больше всего их собралось у того костра, где молча пил Иессеев.

— Расскажи, Юсуп Маркович, — попросил один, когда тишина сделалась совсем тягостной.