План D накануне

Не напрямик через крепость, а сильно петляя, шла главная улица, в недавнем прошлом переименованная в Елисеевскую. Она довлела над переулками из восьми отрезков разной протяжённости. Начиналась у Ворот Воскресения частью Паломника и оканчивалась Северо-лестничным маршем у Северных ворот, где Г. теперь и торчал; впрочем, вскоре уселся в конку, идущую едва ли не через всю крепость. После Лестничного марша, принадлежавшего Шахтёрскому городу, улица резко уходила вправо к еврейскому гетто. Вдоль него, в направлении к площади Лесоруба шёл марш Китежа, затем марш Кхерхеба. От Елисея, как он помнил и соображал, родился Китеж. Марш Кхерхеба переходил в путь Василиска, тот нырял резко в сторону скал и оканчивался дорогой Лесоруба. Она вела мимо площади Лесоруба, главной в крепости с ратушей, старинной любекской конторой и колодцем, вливаясь в дорогу Шахтёра, завершавшуюся частью Паломника, та оканчивалась воротами Воскресения подле башни Воскресения.

К рождению наследника план сформировался окончательно. Ксения была уже на сносях, Е. понаблюдал за ней через потайное окно, поморщился и уехал в Солькурск договариваться о поставках соли. Во всей кавалькаде он имел самый затрапезный вид. Думал ли он о Ганзе, когда строил Иордань? Нет, определённо, тогда он помышлял лишь о том, чтобы не оказаться на пути у любой комплектности войска; авантюрист, что тут говорить, делец мечты. Потом это стало очевидным. Вакантное место Новгорода, постепенное охлаждение Англии, концепция использования Kirchen unter Lagerhallen [44], туманные должности и уставы с немецкими именованиями, распространявшиеся по городу, — что ни признак действия или признак другого признака, то золото. Ему сказали, есть регистр, Иордани нужно в регистр, он, само собой, созвал рыцарей и велел привезти. Есть некий принцип, всегда имел место, в его жизни, потом в жизни доверившихся ему людей, довольно универсальный подход, как выяснилось впоследствии, когда всё бытовое обрамлялось героическим, потом уже просто эсхатологическим.

Обычной солью их не удивишь, поэтому он сразу придумал заход с чёрной, благо в его распоряжении имелось сколько угодно шахтёров, безмолвных и безразличных.

Готлиб ехал на конке, сидел с тремя бэббитами на империале, на следующей остановке поднялась женщина, в Петербурге их до сих пор сюда не пускали. Он посмотрел на неё вызывающе-укоризненно, она фыркнула и села спиной. Копыта били в брусчатку и рельсы, их тянула двойка гнедых. Внизу переговаривались гораздо оживлённей, отдавливали ноги, карманник, раскрывая газету, локтем ударил под дых офицерскую жену, та решила сходить раньше времени и постучала парасолью в крышу. Во лбу вагона имелся фонарь, сейчас потушенный, а если внутри кто и не чувствовал ответственности или масштабов подобных перевозок, то кучер мог напомнить, специалист по выговорам через плечо, сейчас его оттопыренные уши светились на солнце. Реборды уже на последнем издыхании, перед подъёмом остановились, форейторы впрягли ещё двух лошадей и сопровождали конку до пика. С нижней платформы развевался алый шарф.

Он решил попытать счастья в гетто, сбежал по лестнице и спрыгнул на ходу, пошёл пешком в сторону первой улицы. Пересёк её и затерялся в кривых порочных эллипсах, набредя на некий, как ему было пояснено прохожим, обывательский дом, где помещалась перевезённая из Солькурска частная лечебница.

Произошло несколько похожих случаев. Он не то отрубал, не то выкапывал черепа из могил и приставлял горгульям на внешних соборных системах водоотвода. Все только об этом и говорили. Г. тоже заинтересовался, раз уж больше нечем, вообще история интриговала, особенно в перспективе того, что Л.К. направил сюда своего нового эмиссара.

В полупустой погреб вошла рослая и плечистая пожилая женщина в лисьем полушубке и синем платке в белый горох. Решительным шагом она пересекла помещение и скрылась в задней двери, полуприкрытой гигантским бочонком с ржавыми ободами. Вскоре за ней появился старый согбенный человек, силящийся воздеть подбородок и взирать на окружающее всё ещё властно. Она вышла к нему, быстро условившись, сели за стол неподалёку. Сразу завели разговор про этого поприщина, он было принял их за супружескую чету в разводе. Оказалось, что кое-кто из развинченных грешит на пятнадцатого, не желая верить, что тот не более чем выдумка, а если и отголосок реальной хуёвой жизни, то столь далёкой и переиначенной, что не стоит и вспоминать. Он спросил, не грозит ли лечебнице опасность и не видит ли она тут связи с новой пациенткой. Получил ответ, что та хоть и родственница Доротеи, но вряд ли может знать про историю с братьями, слишком не в своём уме, и тут оба соскочили с его крючка.