План D накануне

Свежая голова: нужна только когда есть необходимость реагировать комплексно.

Камень: зимой его больновато целовать.

Крест: если я видел его, то испытывал любовь, в остальное время даже не вспоминал.

Подъёмный мост: худшая из угроз, не хватает плавности.

Наши боги: ну кто там, Один разве что, ещё не начинка соломенного матраса?

Оплата вреда, причиняемого на расстоянии: тут в фаворе дневные мишени.

Серьёзное отношение к погребению: прямая дорога на побережье.

Влияние грома на воспитание: ещё повезло, что между ними такая дистанция.

Когда чернь не даёт проехать: если бы им было что сказать — подыскали бы себе другую трибуну.

Выбор подходящего времени: в принципе неизменно удавалось, в случае чего кивал самому себе на советников.

Плохая компания: зеркала, лужи определённых размеров, всякая бутылка, начиная после восьмой, трактат по чёрной магии и сумерки, когда достаёт меланхолия.

Сияние в небе вдалеке: кто-то может слышать мои мысли, и умеет, к тому же, по-другому их выражать, а это уже изъявление воли без участия с моей стороны, вот что и странно.

Личные амбиции: не советую иметь преступникам в моём королевстве.

Общественные амбиции: всегда приводят к изобретению более совершенных орудий убийства.

Искреннее возмущение: когда не встаёт.

Искренность: порывы ветра с залива заставляют вспоминать о ней.

Злые умыслы слуг: а что вообще хорошего их ждёт?

Надежда: одна висит на воротах тюремной башни, одну обслужили как положено, одна до сих пор скрывается успешно.

Когда он потерял сознание под сводом плато, Л.К. далеко от монастыря замер, где шёл, завибрировал от стоп и до макушки. Процессия в белых клобуках, частью которой он был, сбилась с шага, оракул сразу занервничал — ума не мог приложить, как им выкручиваться. Его юродивый ходил ходуном, потом закружился, перебирая штиблетами и на носках, сейчас либо вкопается, либо взлетит, так он дела уже давно не раскрывал, да и сейчас они находились в некоем подобии отпуска, изучали практики, видимо, что-то из прошлого всплыло. Движения стали напоминать танец, вот только торжества ли? лицо скрыто, но оно ничего и не даёт обыкновенно. Их маскировка под трамвайных кондукторов оказалась под угрозой. Взошла Луна. Зловещее шествие получило свой последний штрих — сизо-голубой глубокий отлив, объединяющий фигуры людей с фигурами архитектуры и пейзажем, «увековечивая»; если и случится непоправимое, то со всем этим вместе, если тут кто и страдает лунатизмом, то не только носители психики, не только их небесное тело растревожило и вывело прочь. Перенасыщенная газом и горячими парами поверхность у них под ногами на этот краткий миг — миг стремительного выхода на небосвод Селены, — получила свою фиксацию. Пламенеющая готика там вдали, в сердце тёмной скалы, словно оказалась неким отражением, рукотворной реинкарнацией неньютоновской жидкости, раскинувшейся избирательно и полно. Все, кажется, смотрели на них, позадиидущие — безусловно. Стали слышны комары, лафет на воздушной подушке с высушенными головами, застопоренный припадком, начал тонуть в зыбучих песках.

Обстановка, сопутствующая покою в замке, куда провели сыщиков, а следом проник и он, чрезвычайно напоминала келью Агафангела в траппистском монастыре. Те же стены из брекчии, свод и кривой пол, вековые, исчёркнутые палочками алхимии и космогонии кладки, черепа и кости человеческих конечностей, гроб с мумией и стальной одр с медными шишками.

Готлиб направился um Audienz в обед, имелась возможность попасть напрямик через сад.

Коридор с провалами келий по обеим сторонам. Он осторожно ступал, заглядывая туда и сюда, по большей части натыкаясь на запустение, пыль со следами крупных кошачьих, обрывки книжных листов и календарей. А. лежал на своей барской шконке, словно аббат Клюни, Сен-Дени, Фульда, Санкт-Галлена, Монтекассино, Альгоя или Корвея. Кожа вся в старческих пятнах, из волосяного покрова остались лишь брови и ресницы. Зрачки, некогда голубые, истаяли до частичного слияния с белками. Отдыхал, заложив обе руки под голову, в поле его зрения стоял открытый гроб с мощами. Он сразу раскрыл метафизическое дело, совершив индуктивное заключение — мощи в келье действуют по тому же принципу, что и портрет порицателя эстетизма. На ломаном французском он приветствовал брата во Христе и выразил желание вступить в доверительную братскую беседу, как траппист с траппистом, это само по себе звучало нелепо и попахивало исконно траппистским святотатством.

— De antan [88] будешь bitten [89]? — тем не менее, кося взгляд и не переменяя позы.

— Ну, для начала хотел бы, — с воодушевлением откликнулся он, соскучившийся даже по своему собственному голосу. — Что тут было, скажем, в 1020-м?

— Wahrscheinlich [90], много чего, однако монастырь était fondé [91] в 1046-м.

— Et bien [92], ха, не просветите ли насчёт 1101-го?

— Монахам falsches [93] grossièretés [94], но мне Господь простит, если я такого Unverschämter [95] и невежду обругаю.

— Понял, я к вам, вообще-то, не по интересу вашей памяти, и так все знают…

— Quel est ton nom [96]?

— Брат Готлиб.

— Готлиб, Готлиб. Пруссак?