План D накануне

— Что он говорит?

— Говорит, воронка.

— Когда?

— L’ho scoperto l’altro ieri [101].

— Ещё один вопрос. Когда вы отлучаетесь с кухни, запирается ли она?

— No, beh, perché [102]?

— Да или нет, я вообще-то веду запись.

— No [103].

В голове Л.К. за долю секунды пронеслось: надо же, кто бы мог подумать, надежду подарило тело из плотно сжатых спиралей, расходящихся от точки выхода, в тверди ноздря или анус горы, глобальное потепление плюс локальное извержение, принимается всё и даже больше, объекты нематериального мира, любовь, сказанные сгоряча слова, не обретшие воплощения архитектурные проекты и проекты божбы, начинающиеся с «пусть», снующий по венцу чугунный «Аякс» Брамы — ушко, чёрный покров вихря застит посмотреть своей смерти в глаз, хоть этим встретив её, храбрясь и прогнозируя, может, ограничится арестом, может, лишением права пользования, может, трудоустроит, этажи не имеют чёткого разделения, и их кружение вместе с обстановкой завораживает, снизу это многоликий ракшас, гроза зинданов и колодцев, сверху — какая-то штучка из Товаров быта, куда рука с зеленоватыми перстнями на фалангах давит томаты и льёт воду.

Под поля котелков ударила волна тёплого ветра, на середине пути они невольно повернулись к слободе, лишь недавно оправившейся от разлива Тускори. Вечерело, в низине зажигались огни.

На крыше имелась широкая стальная будка с дверью, запертой на висячий замок. Все вошли, директор зажёг масляную лампу, прицепленную к борту сюртука изнутри. Это оказалось небольшое помещение с квадратным отверстием в полу, убавившим настил до состояния узких парапетов. К крыше приторочена некая конструкция — уместная в этих стенах и нигде больше.

— Надстройка задумана намеренно, иногда мы можем спустить отсюда человека при помощи вот этого.

— А что вы скажете сейчас? — торжествующе, поднимая из угла смятую воронку. Он не знал, плакать ему или смеяться. Всё-таки, больше это напоминало пшик.

— Но отчего она так помята?

— Это же чистое зло, всё равно что нож, бьющий в сгусток. Мыслей относительно того, как она могла попасть сюда, не появилось? Кто ещё имеет беспрепятственный доступ в строение?

— Никто, клянусь, никто.

Сразу как это к ним пришло, они завибрировали, от подмёток до кончиков волос, ссыпалось четыре альпинария песку, засмотревшаяся лошадь в хомуте, городовой тёр глаза кулаками, на витрине остался жирный росчерк от носа изнутри магазина. Чтобы котелок не выстрелил к вывеске, Л. схватился за поля обеими пятернями, он же силой мысли немного расширил черепную коробку. Гавриил полутора верстами ниже впал в оторопь, уронил бюст Гомера с пририсованными баками, подпрыгнул, словно увидев мышь.

В другие разы это поотступит, будет воспринято более спокойно, не добьёт до убийцы, не усилит единение. Во второй — он даже не переменится в лице, в третий Лукиан Карлович почувствует лишь лёгкое покалывание в носу, в четвёртый раскрытие состоится там же, в пятидесятый — траурные цветы, чья пыльца осталась на стопах отверженных в Аиде, расцветут перед мысленным взором плотно и объёмно, в сто одиннадцатый — зеркальный шар опустится на проводе и будет кружиться, отражая мелкими гранями свет, в триста первый — рядом резко затормозит большая деревянная лодка с эллином или иудеем у кормила, при виде которого он не сможет заключить ничего, в триста девяностый — голоса мертвецов на мгновение смолкнут, чтобы узнать ответ, в пятьсот двадцать второй — его умозаключения предстанут в виде, не поддающемся записи ни на одном из языков, в семьсот пятьдесят девятый — инопланетяне где-то далеко, если они есть, если они прошли четвёртую революцию, с удивлением переглянутся над анализом спектра сигналов сейсмографов, в тысячный — боги Утраты над нами поймут, что они сами и дела их комичны, приблизительно в полуторатысячный — Шальнов осознает, что дары Судьбы попадают в руки тем, для кого они обуза, ближе к трём тысячам — птицы в общей их координатам розе развернутся и полетят против ветра, слёзы начнут подъём обратно в каналы, к пяти тысячам — в руках его или оракула появится моток шерсти и не исчезнет, пока он не прекратит однообразно думать: пряди, пряди, пряди…, в десятитысячный — образы дела пронесутся у него лучом, как у ушедших далеко математиков, умножающих спектром, в одном из последних дел, сначала с ужасом и почти сразу забыв это чувство, он осознает, что либо он живой труп, либо все окружающие; окружающие; ещё шире — окружающие.

Глядя, как полицейский надзиратель уводит его, мимо набежавших как по команде коллег, под взгляды высыпавших из помпезного здания на холме гимназистов, задумчивого, смотрящего себе под ноги, мысленно примеряющего кандалы или радующегося, что жизнь наконец изменилась и ему не нужно принимать это решение самому, выскочил и директор, закричал: «Как ты мог?!», «Я тебе не ссущий бамбино», не глядя, последнее слово утонуло в раскате грома, случившегося над Московским трактом, под дробные капли весеннего дождя, начинающегося стремительно, достигшего сначала купола депо, а потом уже их, Л.К. сказал: