Планета грибов

Теперь ему ясно дали понять: он со своей извечной добросовестностью, глубоким знанием языка, навыками профессиональной работы и, черт побери! – прекрасным литературным слухом – заменим. А они – нет. С ними редактор не позволил бы себе амикошонской снисходительности. Не говоря уж о хамстве. В любом разговоре они сами задают тон. Оставалось признать: те, кого он называл белой костью, с самого начала стояли на ступеньку выше. Потому что выросли в других семьях… Их родители не бродили по помойкам, не корячились на огороде.

Лег и поворочался: пружина больше не жалила.

Тут-то и вспомнил: времянка. Забыл подпереть.

Не зажигая света, вышел на крыльцо.

Звезды, не различимые с земли, стояли высоко над лесом. Где-то там, готовясь к плановой посадке, двигался космический корабль. Астронавты липли к иллюминаторам, предвкушая встречу с неизведанной планетой. «Ну-ну, – пошутил горько, – главное, не промахнитесь. А то угодите в какую-нибудь Европу…»

Дошел до времянки. Закрыл дверь. Подпер черенком и покачал для верности. Со стороны дороги слышалось урчание мотора. «Неужто приземлились? Вроде рано», – усмехнулся, но все-таки подошел к калитке.

Тьму, стоявшую за забором, пронзали лучи, желтоватые, как отблески пламени. Они опали, словно поджали лапы.

В темноте он расслышал хлопок – будто включили левый телевизор, и различил силуэт – не то мужской, не то женский. Водитель выбрался из кабины и скрылся за калиткой. На соседской веранде вспыхнуло электричество. Он видел только отсветы, дотянувшиеся до кромки леса. «Приехали и приехали… Мне-то какое дело?..»

Часа через полтора, отчаявшись заснуть, прошелся по комнатам. Постоял у окна: в темноте, скрываясь за занавеской, словно боялся себя обнаружить. Потом все-таки лег.

Твердь неба (вторник)

Слабый свет, стоявший за окнами, проливался в комнату. Шевельнулась, чувствуя боль. «Шея… вывернула, да… но что-то еще…»

Рыжий лохматый абажур… Кисточки… Стол, покрытый плюшевой скатертью… Еще не проснувшись, прислушивалась, силясь расслышать стук пишущей машинки или шаги. С чердака не доносилось ни звука: «Где он?» – открыла глаза, пытаясь объяснить себе, почему отец не работает. Вытянула руку – поправить сползшее одеяло: ногти, покрытые светлым лаком. «Это – не моя… Не я… О, Господи! – в шее что-то хрустнуло, будто позвонок времени встал на место. – Я же приехала, вчера…»

Вчера бродила в темноте, шарила по стенам, нащупывая выключатели: рука натыкалась сразу, как будто помнила. В подполе что-то шуршало. Не иначе какой-нибудь барабашка.

– Уеду, будешь хозяйничать, – сказала, не узнавая своего голоса, молодого: будто голос, в отличие от руки, еще на несколько мгновений задержался в прошлом, где отец работал на чердаке.

Домашний божок сидел тихо.

– А жаль. С тобой было бы дороже. За́мок с привидениями… – понимая, что это «жаль» относится не только к стоимости дома.

Уже проснувшись окончательно, оглядела комнату глазами взрослой женщины, в которую превратилась окончательно. Занавески, слишком узкие, чтобы сойтись посередине, едва прикрывали срам: тощую этажерку на бамбуковых ножках, ширму, затянутую рваным шелком, стулья с продавленными сиденьями. Вспомнила слово: «венские». Безумные кисточки – материнское рукоделье. Такие же, только свалявшиеся, украшали плюшевую скатерть. Убогий родительский уют. Хлам, который они называли антиквариатом.

Чтобы это стало антиквариатом, надо было вложиться. Заплатить немалые деньги.

«Неужели продуло? Не подушка – сплошные колтуны. Свалявшиеся перья…»

Встала, прошлепала босиком. Дубовый шпон, кое-где вспухший от сырости, но резьба более-менее в сохранности. Распахнув дверцу книжного шкафа, вынесла равнодушный вердикт, как оценщик в чужом доме: «Поздно. Жучок».

Глаза бежали по стенам, выхватывая цветные репродукции: «Сад земных наслаждений» – в ее детстве этот триптих висел в городе, в отцовском кабинете, потом переехал на дачу, – васнецовская «Аленушка». Выцветшие, засиженные мухами. Эти рамки отец изготавливал сам. Пилил, вымерял – вечно выходило криво. Особенно уголки. «Посмотри, кажется, незаметно». Фыркала: еще как заметно! Отец недоумевал: ну где, где тебе заметно? Тыкала пальцем: здесь и здесь. Подходил, смотрел невидящими глазами: «Нормальные люди на это не смотрят, главное то, что в рамке».

«По-твоему, я ненормальная?» – женский вопрос, на который никакой мужик не ответит, кем бы он ни был: отцом или любовником.

«Нормальные люди это понимают. Жизнь сложилась. Главное, мы с тобой любим друг друга».

Один диалог наложился на другой: как фон и трафарет. Отец и женатый мужчина, которого любила долгие годы, но в конце концов приняла решение расстаться, делали вид, будто разговаривают с нею. На самом деле – друг с другом, через ее голову.

«Хочешь сказать: жизнь – рамка?»

На этот раз любовник ответил прямо, не прячась за спину отца: «Во всяком случае, накладывает рамки… Если ты меня любишь…»

Накладывают швы. Или гипс. Рано или поздно и то и другое снимают: нитки вытаскивают, гипс раскалывают…