Планета Ка-Пэкс

— Еще один вопрос, прежде чем мы перейдем к другой теме. Что произойдет — и я знаю, что это большая редкость, — но что все-таки произойдет, если кто-то нарушит одно из ваших правил поведения? Откажется его выполнять?

— Ничего не произойдет.

— Ничего?

— Мы просто постараемся убедить его или ее.

— И все?

— Да, все.

— А если он убьет кого-нибудь?

На лице прота отразилось волнение.

— С какой стати кто бы то ни был такое совершит?

— Но а если это все-таки произойдет?

— Мы начнем его или ее сторониться.

— Но неужели у вас нет сострадания к убитому? Или к его следующей жертве?

Прот уставился на меня не то с отвращением, не то с изумлением.

— Вы делаете из мухи слона. На КА-ПЭКСе существа не убивают других существ. Преступность у нас еще менее популярна, чем секс. В ней просто нет никакой необходимости.

У меня появилось ощущение, что я напал на след.

— Но если кто-то совершил преступление, следует ли этого человека… это существо посадить за решетку для блага всех остальных?

Теперь прот казался просто взбешенным.

— Позвольте мне кое-что вам объяснить, док. — Прот едва ли не зарычал. — Большинство людей руководствуются правилом: око за око, жизнь за жизнь. Многие ваши религии знамениты этой формулировкой, которая во всей ВСЕЛЕННОЙ прославилась своей нелепостью. Ваш христос и ваш будда думали иначе, но никто к ним не прислушивался, включая христиан и буддистов. У нас на КА-ПЭКСе нет преступности, понятно? А если б и была, то все равно не было бы наказания. Вам, жителям ЗЕМЛИ, этого явно не понять, но в этом тайна жизни, поверьте мне!

Глаза прота чуть не вылезли из орбит, он тяжело дышал. Я почувствовал, что пора заканчивать беседу, хотя время наше еще и не истекло.

— Должен признаться, что ваши доводы вполне разумны. Да, между прочим, боюсь, что нам придется сегодня закончить нашу беседу несколько раньше. Надеюсь, вы не против. У меня назначена важная встреча, которую никак нельзя отложить. Вы не возражаете, если мы продолжим наш разговор на следующей неделе?

— Прекрасно, — ответил прот чуть спокойнее, чем прежде, но все еще раздраженно. А потом, ни слова не говоря, поднялся и гордой походкой вышел из комнаты.

Он ушел, а я остался сидеть в приемной, предавшись размышлениям. До сего дня я не видел в проте никаких признаков гнева, он даже почти никогда и не хмурился. И вдруг оказалось, что под безмятежной гладью все бурлит и кипит — вулкан, готовый в любую минуту извергнуться. А может, он уже извергался в прошлом? Истерическая амнезия порой начинается в результате необратимого акта жестокости. А что, если прот кого-то убил, скажем, 17 августа 1985 года? Может, мне надо, в виде меры предосторожности, перевести его в четвертое отделение?

От последнего я решил отказаться: это могло загнать его еще глубже под его непроницаемый панцирь. К тому же все это были пока лишь мои домыслы. И даже если я прав, навряд ли прот станет проявлять жестокость, разве что мы добьемся существенных успехов в раскрытии его прошлых поступков, приведших к потере памяти, а это будет большой удачей. Тем не менее надо предупредить персонал и охрану о возможных проблемах и попросить их следить за ним внимательнее, а также самому проводить последующие беседы с большей осторожностью. И еще я решил сообщить в полицию о возможном жестоком избиении, случившемся около пяти лет назад, в надежде, что это поможет им выяснить, кто такой прот, чего с помощью известных нам ранее «улик» сделать не удалось.

Семнадцатое августа неумолимо приближалось. Я был изнурен и в полном отчаянии. «Наверное, я слишком стар, — думал я, — для работы в клинике. Возможно, я для нее уже не гожусь. А может, вообще никогда не годился».

Я никогда не хотел быть психиатром. Я хотел стать певцом.

Когда я учился в колледже и готовился к медицинской карьере, моим единственным истинным интересом было ежегодное «Follies Brassière», эстрадное представление талантов, где выступали студенты и преподаватели и в котором я нахально горланил оперные арии и мелодии из бродвейских мюзиклов под оглушительные, пьянящие аплодисменты. Однако к окончанию колледжа я уже был женат и столь легкомысленная мечта мне была не по карману. Я не был Дон-Кихотом.

И лишь начав учиться в Высшей медицинской школе, я стал всерьез сомневаться в моем выборе профессии. Но только я собрался признаться в этом своей молодой жене, как у моей матери обнаружили рак печени. Врачи решили ее оперировать, но, как оказалось, было уже слишком поздно.

Моя мать была мужественной женщиной и до конца держалась молодцом. Ее везли на операцию, а она говорила обо всех тех местах, в которых ей хотелось бы побывать, и обо всем, чем она еще собирается заняться: о живописи акварелью, о французском языке, игре на фортепьяно. Хотя наверняка она знала правду. Ее последними словами, обращенными ко мне, были: «Будь хорошим доктором, сынок». Она умерла на операционном столе, так и не увидев своего первого внука, который родился три месяца спустя.

А потом всего лишь раз была минута, когда я почти решился бросить медицину, — день, когда мне поручили в первый раз препарировать труп.