Планета мистера Заммлера

В выражении лица Эльи ощущалось что-то очень странное. Видимо, где-то в глубине закипали слезы, но гордость не позволяла им пролиться. А может, это была не гордость, а строгость к себе. Так или иначе, слезы не показывались. Система перенаправляла их внутрь и поглощала. Подавленные, они преобразовывались в тона. Чувствовались в голосе, в оттенке кожи, в выражении глаз.

– Я должен уехать, Элья. Вместе с Уоллесом. Завтра приду опять.

V

Эмиль в грунеровском «Роллс-Ройсе» вел, надо полагать, завидную жизнь. Серебряный лимузин, этот мощный великан, был винтиком в его руках. Он стоял выше мерзкого суетливого соперничества, в котором погрязают, воюя друг с другом, обыкновенные водители обыкновенных машин. А если ему случалось припарковаться вторым рядом, копы этого как будто не замечали. Спокойный и серьезный, стоял он возле роскошного автомобиля. Бриджи продляли линию ягодиц, делая их как будто бы ближе к земле, чем у остальных людей. Лицо было в глубоких морщинах, губы, завернутые внутрь, никогда не показывали зубов. Волосы, разделенные на прямой пробор, спускались к ушам, как капюшон. Нос был тяжелый, как у Савонаролы. На табличке с номером «Роллс-Ройса» до сих пор стояли буквы Д и М – «доктор медицины».

– Эмиль возил и Фрэнка Костелло, и Лаки Лучано, – сказал Уоллес, улыбнувшись.

При искусственном свете в мягком сером салоне на лице Грунера-младшего стала заметна щетина. Судя по выражению темных глаз в больших орбитах, он усиленно искал тему для светской беседы. Если принять во внимание озабоченность молодого человека своим бизнесом, личными проблемами и, наконец, смертью, то можно было догадаться, что это щедрый жест с его стороны. Ему пришлось потратить немало сил и нервов, чтобы изобразить добродушную улыбку для старого дядюшки.

– Лучано? Друг Эльи? Знаменитый мафиозо? Да, Анджела о нем упоминала.

– Старые связи.

Они вырулили на Вестсайдское шоссе и поехали вдоль Гудзона, чьи прекрасные воды были грязны и коварны, а прибрежные кусты и деревья служили покровом для изнасилований, грабежей, поножовщины и убийств. Спокойная гладь эффектно отражала яркие огни моста и лунный свет. Скоро ли мы бросим все это и перенесем человеческую жизнь далеко отсюда? В этот особенно тяжелый для себя момент мистер Заммлер готов был подумать, что перемена места жительства отрезвит человека как биологический вид. Может быть, когда мы освободимся от земных условий, насилие схлынет, возвышенные идеи вернут себе прежнюю значимость.

В роллсе был весьма недурной бар – шкафчик с зеркальной внутренней отделкой и подсветкой. Уоллес предложил пожилому гостю «Севен-Ап» или чего-нибудь покрепче, но тот отказался. Зажав зонт между высоко торчащими коленями, Заммлер обдумывал кое-какие факты. Полеты в космос требуют сотрудничества специалистов. А на земле чувствительное невежество все еще мечтает об автономии и о «целостности».

«Целый»… Инфантильное понятие. Оно и привело ко всему этому безумию: наркомании, самоубийствам, преступности.

Закрыв глаза, Заммлер выдохнул из души избыток дурного и вдохнул немного хорошего. Нет, спасибо, Уоллес, виски не нужно. Тогда Уоллес налил себе.

Откуда у невежественного неспециалиста могут быть силы противостоять техническим чудесам, которые приравнивают его к ничего не понимающему конголезскому дикарю? Как он может оставаться благородным целым – и визуально, и по своей архаической внутренней долитературной сущности? Помогает ли ему в этом его природная чистота? Дети устраивают костры в библиотеках. Надевают персидские шальвары и отращивают бакенбарды. Это символизирует их целостность. Близится эра, когда всей этой толпой богемных подростков – окруженных цветами, овеянных наркотическим дымом и «целостных» – будут править технари, создатели машин, несопоставимо более сложных, чем этот автомобиль. Мистер Заммлер понимал, что сам он только осколок. И радовался этому. Охватить все было бы для него так же невозможно, как собственными руками изготовить и собрать детали «Роллс-Ройса». Поэтому вероятно – вероятно! – благодаря появлению колоний на Луне здесь спадет жар и отек. Жажда безграничности и целостности получит большее материальное удовлетворение. Человечество, пьяное от страха, успокоится и протрезвеет.

Пьяное от страха? Да. И осколки, такие как мистер Заммлер, понимают: Земля – могила. Наша жизнь одолжена ей стихиями и должна быть возвращена. Настало время, когда простые элементы, по-видимому, захотели высвободиться из сложных форм, когда каждая клеточка завопила: «Хватит!» Земля – наша мать и наше кладбище. Не удивительно, что человеческий дух хочет ее покинуть. Покинуть это плодородное лоно и этот огромный склеп. Страстная тяга к бесконечному, вызванная страхом смерти, требовала материального удовлетворения. Timor mortis conturbat me[84]. Dies irae[85]. Quid sum miser tunc dicturus?[86]