Стараясь не делать резких движений, он протянул куклу девочке. Она посмотрела на нее с вожделением и сомнением, прежде чем выбраться из-под одеяла. Она вырвала игрушку из его лап и снова скрылась в углу. Прижав куклу к себе, она настороженно смотрела на Мориса. Ему хотелось думать, что теперь она выглядела менее испуганной, но, возможно, ему просто хотелось в это верить.
Еще ему очень хотелось знать, кем она доводилась мертвецу, лежавшему в грязи рядом с хижиной. Был ли этот безымянный солдат ее отцом, или просто заботился о ней? Как они нашли друг друга на развалинах человеческого мира, и как долго девочка жила на заброшенной устричной ферме?
«Возможно, она сможет ответить на эти вопросы, – подумал Морис, – если мы завоюем ее доверие?»
Он медленно протянул к ней свою лапу. Она застыла, ее испуганные голубые глаза следили за каждым движением его большой обезьяньей лапы, во много раз больше ее руки. Морис попытался придать своему лицу не самое грозное выражение, хотя он прекрасно понимал, каким большим и страшным он должен был казаться крошечному ребенку. Он вытянул палец и нежно погладил им голову куклы.
Девочка удивленно моргнула. Она смотрела на Мориса, внимательно изучая его, сосредоточившись изо всех сил. Наконец она решила, что он не собирается есть ни ее, ни куклу, и перестала бояться. Из ее глаз исчезло испуганное выражение, тело расслабилось. Морису запоздало пришло в голову, что девочка до сих пор не произнесла ни звука, не вскрикнула и не заплакала. Неужели она так испугалась? Он стал думать, как можно было заставить ее заговорить.
Ему не хотелось, обращаясь к ней, использовать человеческую речь. По своему опыту он знал, что многие люди расстраивались, встречая говорящих обезьян, поэтому он предпочитал пользоваться языком жестов. Он снова немного погугукал для нее, пытаясь заставить ее сказать что-нибудь.
Ее рот открылся в ответ, но слов не последовало.
Только тихое неразборчивое хныканье.
Покопаться в содержимом лачуги стоило. Лука раскопал в шкафу пыльный металлический компас, там же лежали бинокль и пара исправных фонарей. Удовлетворенно ворча, он продемонстрировал находку Цезарю и Ракете.
Цезарь был рад найденным вещам, они могли пригодиться впоследствии, но ему уже не терпелось вернуться на поиски Полковника. Каждое мгновение промедления значило, что убийца уходил от них все дальше. Крюк, который они сделали по дороге, стоил им кучи бесценного времени.
Он посмотрел на спальню в задней части хижины. Подумал, чтó могло бы задержать Мориса, и в этот момент орангутанг появился на пороге. Цезарь, к своему удивлению, увидел, что за ним следом шла человеческая девочка, опасливо выглядывая из-за громадной волосатой спины обезьяны. В руке у нее болталась помятая тряпичная кукла.
«Что-то не так с ней, – знаками показал Морис. – Кажется, она не может говорить».
Как раз это совершенно не заботило Цезаря в настоящий момент. Он холодно взглянул на ребенка, потом на Мориса.
– Мы должны идти.
К его разочарованию, на дворе уже стоял полдень, когда они вышли из лачуги и снова двинулись в путь. Цезарь и Ракета сели на лошадей, которых они отвязали от деревьев, оставшихся лошадей Лука отвел в лагерь. Морис подошел к своей лошади, собираясь сесть на нее, но помедлил и обернулся посмотреть на лачугу.
Цезарь заметил, что девочка вышла за ними наружу. Она подошла к телу убитого солдата, которое все еще валялось на земле рядом с ружьем. Несмотря на нетерпение, Цезарь был поражен странной реакцией ребенка на мертвеца. Он ждал слез и истерики, но девочку странным образом заинтересовали безжизненные останки, как будто она совершенно не понимала, на что смотрит.
У Цезаря не было опыта общения с человеческими детенышами, но это ему показалось ненормальным. Неужели ее так сильно травмировали ужасы последних нескольких лет, что она слегка повредилась умом?
Морис повернулся к Цезарю.
«Одна она здесь умрет», – жестами показал он.
Короткая вспышка симпатии прошла сквозь Цезаря. Беспомощный ребенок не был его врагом и не был виноват в смерти его семьи. Ему нужно было разобраться с долгом крови, и присмотр за отбившимся от стада человеческим сиротой не имел к этому никакого отношения. Девочка замедлит их движение и станет препятствием его мести. Морис должен был это знать. То, чем они занимались, не было миссией милосердия.
– Мы не можем взять ее с собой, – твердо сказал Цезарь.
Морис задумчиво выслушал его, кивнул.
«Я понимаю, – сказал он жестами. – Но я не могу оставить ее».
Разозленный, Цезарь уставился на упрямого орангутанга.
На землю спустились сумерки. Небольшой отряд, увеличившийся на одного, продолжал ехать вдоль берега океана, доверяя старым донесениям разведчиков Луки. Девочка ехала на лошади с Морисом, подобно обезьяньему ребенку прильнув к его спине; ее грязная щека прижималась к его лохматой шкуре.