Планета отложенной смерти (сборник)

Но вот что я еще помню и до сих пор не могу понять, было ли это просто галлюцинацией, или я потом себе все навоображал да задним числом «вспомнил», а может, приснилось когда, а может, и в самом деле что-то такое тогда со мной приключилось. Ведь действительно, очень странный был выстрел пальцем. Я помню еще один выстрел, после приземления, почти сразу, когда я только-только стал скульптуру из себя изображать. Я помню: сбоку, из-за угла, кто-то в черном плаще с блестками и в черной с блестками шляпе и еще с таким длиннющим шарфом почти до колен, появился на секунду и тоже на меня свой палец наставил. И губами неслышно сказал: ба-бах! И сверкнул будто луч, но совсем с другой стороны, и тоже будто в меня попали, но вот куда? И луч фикса, сама понимаешь, не сверкает, это не световой луч.

Чувства все-таки начали отказывать, и сквозь желтые зигзаги перед глазами я едва различал убийцу. Тот внимательно и с испугом поглядел на меня, потом вернулся к Копернику, мешком лежавшему на придорожной траве, наклонился над ним, обшарил карманы. А у меня никакого с собой оружия не было, я вообще мог бы голыми руками взять этого сосунка, не то что с оружием, но закаменелое туловище, страшно тяжелое, приковало меня к земле, сплющило болью; здоровая нога тянулась к земле, и стоило отчаянных усилий держать ее на весу, в самом дурацком положении.

Из-за угла, словно сквозь вату, послышались приближающиеся голоса. Очень будничный треп. Вспыхнул низенький фонарь на перекрестке, освещая пешеходам дорогу, — а я и не заметил, что наступили сумерки. Юнец выпрямился и не оглядываясь опрометью кинулся в противоположную сторону.

Я осторожно опустил здоровую ногу и принялся истошно орать. Боль удесятерилась.

А дальше я помню смутно. Помню, как меня укладывали на носилки, как в нескольких сантиметрах от лица мигала операционная лампа, и врач говорил: «Вот сволочи!». Помню, как начала оттаивать левая половина тела — еще в машине, — а меня держали, потому что я рвался соскочить на ходу, как уже в больнице подносили к моей голове небольшой шлем-усыпитель, а мне он представлялся мнемомаской оригинальной конструкции и мне совершенно почему-то необходима была мнемосвязь с Метрополией, до чего-то я догадался. И как мучительно собирался я с мыслями, как вспоминал уроки знакомого космолома, бродяги с очень пятнистой репутацией и невероятной биографией, о том, что надо делать, когда тебя хотят усыпить, а ты имеешь основания возразить, и как я хотел обмануть сон, и вялый, еще не совсем оттаявший, дождавшись одиночества, пытался совладать с телом, которое вдруг стало чужим, и встать, и пройти к двери, и отшатнуться, увидев дежурную за ярко освещенным столом, потом перебраться к окну, заглянуть вглубь двадцатиэтажной пропасти, и собраться, и перебороть слабость, и перекинуть ногу через подоконник. Не помню, совершенно не помню, как спускался, практически ничего не осталось в памяти, как бежал по городу, шокируя прохожих больничным нарядом, помню, что бежал и что остановился только перед гостиницей на том самом месте, где удавили моего дружка и тайного космолома, милягу Коперника, с которым не виделся до инспекции лет, наверное, десять, если не все пятнадцать, и который стал вдруг для меня таким дорогим.