Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья

«Жаль, мамы нет рядом, она бы порадовалась…» или: «Жаль, мама не дожила…», — завершает она каждый свой рассказ одними и теми же фразами. Но вскоре, забывшись, снова начинает торопливо, словно боясь не успеть, рассказывать о поразивших ее вещах, будто не в Москву попала, а на другую планету. Мне нравится ее восторг, но внутри шевелится спрут сомнений и неспокойных переживаний. После стольких лет ежесекундного стресса она абсолютно беззащитна перед новым для нее миром, всех законов и правил которого еще не знает. В сравнении с войной все здесь кажется ей замечательным и необыкновенным — жить, не думая каждую минуту о смерти. По ночам можно не только говорить в полный голос и смеяться, но и гулять по улицам! Больше не надо ждать обстрелов и устраиваться в коридоре полуразрушенной квартиры на матрасе, выбирая «безопасную» стену на случай, если в комнату залетит ракета.

— Ты знаешь, здесь даже снег другой, — говорила она. — Пушистый и белый, особенно под деревьями. А маленькой он мне почему-то напоминал стрептоцид. Бабушка толкла его чайной ложкой, разводила водой и заставляла полоскать горло, когда я болела.

Мне не хотелось снимать с Ольги розовые очки и рассказывать об опасностях, которые могут поджидать ее в мире, который не Ад, конечно, но все-таки и не Рай.

Наступила весна, а наши встречи с Ольгой все походили на целомудренные прогулки школьников, которые сами еще не разобрались в своих чувствах. Про себя мне все было ясно: я давно и крепко влюблен в Ольгу. Но она вела себя как осторожная лань, с любопытством приближающаяся к самцу, привлекшему ее своим запахом. При этом лань всегда настороже и готова отскочить в сторону, броситься прочь в лесную чащу, выбивая копытцами комья земли, стоит самцу сделать неосторожное, резкое движение.

Я боялся ее спугнуть и не форсировал события. Ольга работала вместе с отцом. Теперь его небольшая фирма не только делала ремонты в домах и квартирах, но и предоставляла дизайнерские услуги по интерьеру. Дела у Мансура пошли лучше. С легкой руки дочери, которая наконец-то могла заниматься любимым делом, к нему повалили заказчики. Вскоре их стало столько, что пришлось взять еще двоих дизайнеров в помощь Ольге, создав в компании маленький дизайнерский отдел. Я же продолжал работать на телевидении, снимать документальные фильмы, ездить в командировки. Встречаться мы могли в лучшем случае по выходным.

Ольга с жадностью старалась удовлетворить свой вынужденный многолетний культурный и эстетический голод, таская меня по всем художественным выставкам, которые проходили в Москве. Мы ходили на все новые фильмы и почти на все спектакли, среди которых было много и откровенно дрянных. В конце концов, немного насытившись и поняв, что охватить необъятное невозможно, Ольга стала составлять списки того, что нам посетить надо непременно, а что желательно. Она учила меня разбираться в живописи, я же советовал ей интересных современных писателей, которых не могло быть в коллекции ее деда. Как и в Грозном, во время прогулок вдоль нашего избитого свинцом бетонного забора, мы обсуждали все увиденное, прочитанное и прослушанное, если речь шла о музыке. Она полюбила итальянскую. Особенно классику в оригинальной аранжировке. Часами могла слушать Андреа Бочелли. Ольга болела всем итальянским с детства. Архитектурой, живописью, стилем и языком, изучение которого теперь могла продолжить в Москве. Она стала брать уроки у пожилой обрусевшей итальянки Агнессы, вдовы итальянского коммуниста. Агнессе было, наверное, лет сто. Когда-то давно политические убеждения и пламенная деятельность мужа вынудили их уехать в Советский Союз, в холодную Москву. Муж давно скончался, а Агнесса так и не смогла привыкнуть к России, прожив в ней большую часть своей жизни. Родной язык, который теперь она преподавала ученикам, был тем немногим, в чем еще не подводила ее память.

Кроме этого, Ольга поступила в Строгановку, на факультет дизайна. Ее приняли без экзаменов после того, как она показала свои эскизы, вывезенные из Грозного в старом чемодане. При этом разрешили заниматься по индивидуальной программе, что не требовало ежедневного посещения академии. Она изо всех сил пыталась наверстать украденное войной время.

Иногда Ольга просила сводить ее в зоопарк. Он был в одном списке с «Детским миром», цирком на Цветном бульваре, в старом здании которого она была совсем маленькой, и еще несколькими местами, которые напоминали ей о детстве. Метро, по ее мнению, осталось почти таким же, только запах там стал хуже, а людей — больше. Одним из самых сильных ее потрясений стали московские пробки в часы пик.

Старой, истертой пленкой всплывали в памяти Ольги кадры той поры, когда она, совсем маленькой девочкой, жила в Москве в большой семье обожавших ее родных людей. Из всей семьи остался только отец, с которым они не виделись много лет и стали во многом чужими. Теперь им приходилось заново узнавать друг друга, притираться, а нет ничего сложнее, чем заново входить в противоречивую реку семейных отношений и пытаться стать кому-то родным во второй раз.