Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья

— Значит, так, — капитан почему-то неожиданно успокоился. Видимо, оттого, что ему удалось-таки сбросить огромные куски глины, кандалами висевшие на его сапогах, — собрать мне все документы, аккредитации, что там у вас еще, и кассету сюда из камеры!

Я смотрю на Ивана, он чуть заметно кивнул. Значит, кассету успели поменять, молодцы. Чтобы не возникло подозрений, начинаю канючить:

— Кассету мы не можем отдать, это собственность компании.

— Товарищ капитан, а может, мы их здесь грохнем, по-тихому, в окопчике, раз они такие умные? — подключился к разговору второй военный — сержант-контрактник.

— Да я бы с радостью, только в штабе в курсе, что они подъехали, — отвечает капитан. — Кассету сюда, и мы ведем вас в штаб! Генерал ждет.

— Ладно, отдай, — говорю я Гусю. Тот достал из камеры кассету с подборкой песен из индийских фильмов, протянул капитану. Обычно в качестве «левых» кассет мы берем бракованные и подлежащие утилизации копии из архива.

Юсуф, целый и невредимый, но весь в снегу, ковыряет пальцем дыру в крыше машины. Как раз над местом водителя. Еще две пули пробили левое крыло, но колеса остались целы. Он огорченно цокает языком и что-то бормочет на чеченском.

— Прости, друг, — говорю я ему, — постараемся компенсировать.

Генерал встретил нас с нескрываемым равнодушием. Он похож на большую старую черепаху, которую разбудили и вытащили из аквариума. Красные от бессонницы, навыкате, глаза слезятся в уголках, и генерал постоянно промокает их сжатой в кулак ладонью. От этого может показаться, что генералу жаль погибших вертолетчиков и он плачет. Минут тридцать он давал нам интервью. Рассказывал об обстановке в Чечне. Только что сбитые вертолеты никак не укладывались в его доклад, который он добросовестно выучил наизусть заранее. Более того, сгоревшие вертушки портили статистику, и генерал постоянно запинался, как школьник, плохо знающий урок, пытаясь объяснить случившееся своими словами. Из-за этого нам пришлось писать много дублей. Выяснилось, что в вертолете, который мы успели заснять, вместе с пилотами было девять человек. Во втором, упавшем за домами, — четверо. Все погибли. Тринадцать жизней оборвались за считаные секунды.

Генерал уже в том возрасте, когда некоторые военные могут завидовать ровесникам — сослуживцам, геройски ушедшим молодыми, не познавшим морщин, импотенции и подагры. Конечно, вряд ли он хотел бы оказаться в тех вертолетах, но производит впечатление человека, уставшего от жизни. Кажется, его уже мало что интересует, как если бы все хорошее осталось в далеком прошлом. И теперь он ничего не ждет и не просит у судьбы, доживая свой век, как сухой клен во дворе, почерневший от времени и солнца. И желает он, пожалуй, только одного: достойной смерти. Закат жизненного пути для генерала важен, как когда-то были важны ее восход и зенит. В пьесе, как известно, больше всего запоминается финал. От того, какими будут финал и занавес жизни, зависит, какую память оставит каждый после себя. Стихи поэта, трагически ушедшего на взлете, всегда более ценны для людей, чем произведения тех, кто познал руки сиделок и раздражение нетерпеливых родственников, ожидающих наследство. Кроме того, платой за долголетие нередко является маразм, и окружающие запоминают о человеке последнее — измененное сознание личности, которую они когда-то любили и которой восхищались. Личности, искореженной разочарованиями и болезнями, несбывшимися надеждами, испорченной славой и деньгами или их отсутствием. Личности, находящейся в плену высушенного временем кожаного мешка, усыпанного маргаритками смерти. Да, определенно, генерал устал. Если бы он мог выбирать, то наверняка выбрал бы почетную смерть в бою, а не в собственной кровати, где его могут найти обмочившимся и с перекошенным ртом.

Наверное, то единственное, что еще поддерживает в генерале силы и дает ему ощущение своей нужности, — это ВОЙНА.