Планета, с которой не возвращаются

— Не понимаю, почему вы всегда краснеете, когда я говорю о религии? — сказал Торнтон. — Я бы хотел обсудить этот вопрос на разумной основе, как остальные предметы.

— Мы никогда не договоримся, — проговорил Лоренцен. — Напрасная трата времени.

— Значит вы никогда не слушаете. Что ж, — Торнтон пожал плечами, — я не великий поборник всей этой колонизации, но любопытно было бы посмотреть, что из этого выйдет.

— Я уверен… я уверен, что бы ни случилось, в-в-ваш марсианский дом будет сохранен! — проговорил Лоренцен.

— Нет. Не обязательно. Господь может наказать и нас. Но мы выживем. Мы — живучий народ.

Лоренцен вынужден был признать его правоту. Соглашаетесь вы с сектантами или нет, невозможно отрицать, что они боролись за свою мечту, как герои. Они колонизировали огромную бесплодную изношенную планету и заставили ее расцвести; их батальоны, распевающие псалмы сокрушили империю Монгку и победили Венеру. Верующие, как бы они себя не называли: христиане, сионисты, коммунисты или представители сотен других религий, потрясавших историю, обладали особой жизнестойкостью. Из-за этих потрясений разумные люди не принимали их веры. Если он делал это, то переставал быть разумным.

Лоренцен взглянул на мешковатые серые фигуры рорванцев. Какие мечты скрываются в этих нечеловеческих черепах? За что они смогли бы раболепствовать, убивать, обманывать и умирать?

За свою планету?

10

Мигель Фернандес родился в провинции Латинской Америки, известной под названием Уругвай. Его семья была древней и богатой, и Мигель был одним из тех немногих, кто никогда не голодал. В его жизни были книги, музыка, театры, яхты, лошади; он играл в поло за свой континент в мировых первенствах и переплыл на яхте Атлантический океан. Он же проделал большую стратографическую работу на Луне и на Венере, веселился со множеством друзей, любил много женщин и отправился к звездам с песней.

Он умер на Трое.

Это произошло до ужаса быстро. После двухнедельного пути по прерии, группа достигла местности, откуда начался медленный подъем к тусклым голубым очертаниям гор, возвышающимся на горизонте. Это была земля высоких жестких трав, тонких деревьев, холодных быстрых рек; постоянно дул ветер, а в небе кружили птицы. Продвижение замедлилось, так как рорванцы петляли, отыскивая пологие склоны, но, тем не менее, в день проходили около тридцати километров. Эйвери сказал, что спрашивал, долго ли им еще идти, но не понял ответа.

Отряд растянулся цепочкой среди разбросанных валунов. Вокруг все было полно жизни: тетраптеры ловили порывы ветра всеми четырьмя крыльями, потревоженные маленькие зверьки отскакивали в сторону, стада рогатых рептилий останавливались в отдалении и смотрели на путешественников немигающими глазами. Лоренцен шел впереди рядом с Аласву, пытаясь пополнить свой рорванский словарь названиями новых объектов. Он увидел маленькое ярко-раскрашенное животное на склоне, что-то вроде крупной ящерицы, и указал на него.

— Воланзу, — сказал рорванец. Благодаря практике, Лоренцен научился различать отдельные фразы; раньше все они для него звучали одинаково.

— Нет, — астроному казалось странным, что Эйвери еще не знал слов «да» и «нет». Может быть, язык рорванцев не содержал этих понятий. Однако «нет» он сказал по-английски. — Я знаю это слово, оно обозначает «камень». А я имею ввиду эту ящерицу.

Лоренцен подошел ближе к животному и указал на него вновь. Двойное солнце ярко отражалось в его переливающейся чешуе.

Аласву колебался.

— Шинарран, — сказал он, наконец, вглядевшись получше. Лоренцен записал это слово в блокнот и двинулся дальше.

Через минуту он услышал крик Фернандеса.

Он обернулся. Геолог уже падал, и Лоренцен увидел, что ящерица вцепилась ему в ногу.

— Вот дьявол!..

Он побежал обратно, вскарабкался на скалу и успел увидеть, как Торнтон схватил ящерицу за шею, бросил на землю и раздавил ей голову сапогом.

Все столпились вокруг Фернандеса. Он смотрел на них глазами, полными боли.

— Hace frio…[7]

Торнтон разрезал штанину, и они увидели след укуса и пурпурный круг вокруг него.

— Яд! Быстрее аптечку первой помощи! — выкрикнул марсианин.

— Вот. — Эйвери мягко отстранил Торнтона и склонился над Фернандесом. Как психолог, он был знаком с медициной. Его нож сверкнул, разрезая плоть.

Фернандес задыхался.

— Я не могу дышать… Madre de Dios[8], я не могу дышать…

Эйвери хотел прижаться ртом к ране, но затем выпрямился.

— Нет смысла высасывать, уже добралось до груди. — Голос его был тусклым.

Рорванцы беспомощно толпились вокруг, глядя так, будто хотели что-нибудь сделать, но не знали что. Глаза Фернандеса закатились, и они увидели, что его грудь перестала вздыматься.

— Паралич дыхания. Надо делать искусственное… — Джаммас-луджиль взял руки уругвайца в свои огромные лапы.

— Нет. — Эйвери щупал его пульс. — Бесполезно. Сердце остановилось.