Планета, с которой не возвращаются

Низкий бархатный голос дрожал, как крылья бабочки, но это не было похоже на дребезжащий выговор обитателей трущоб, а манеры и весь облик женщины говорили о хорошем воспитании.

— Да, — ответил я.

— Может быть, хочешь провести ночь со мной?.. — Она тяжело сглотнула и с трудом закончила: — У меня есть место.

Я поднялся на ступеньку и, встав рядом с девушкой, постарался рассмотреть ее в темноте. Она была чуть ниже меня и когда-то имела хорошую фигуру, но ноги под изорванным платьем выглядели до жалости тонкими. Совсем еще молодая — около двадцати лет. На бледном лице выступали скулы, но огромные глаза, дерзко вздернутый нос и мягкие нежные губы придавали ей неповторимое очарование. Она вздрагивала, порывисто переводя дыхание, и все время смотрела куда-то в сторону.

— Кто ты? — спросил я.

Ее голос зазвенел и наполнился злостью.

— Слушай, давай без этих штучек. Если ты… хочешь меня так и скажи. А нет, и так проживу… подумаешь!

Я провел в космосе почти десять лет. Мне редко доводилось бывать на Земле и земных колониях, но я встречал проституток и кое-что понимал в этом деле.

— Наверное, первая попытка, сестренка?

Она молча кивнула.

— Мне говорили, в городе дают работу, — сказал я. — Ты могла бы этим и не заниматься.

— Та работа, которая осталась, мне не по силам. — Она перешла на грустный шепот: — Я не могу таскать кирпичи… я пыталась, но ничего не получилось. В деревне мне тоже делать нечего. Там не осталось мест, и вряд ли какой-нибудь фермер согласится взять еще одну приблудную. К тому же у меня маленькая дочь, за которой надо присматривать.

Я покачал головой и выдавил из себя жалкую улыбку:

— Извини, сестренка, но я не могу воспользоваться твоим тяжелым положением.

— Если не ты, то это сделает кто-нибудь другой, — безнадежно всхлипнула она. — Пусть уж лучше ты. Мой муж тоже был космонавтом.

Я решился.

— А сколько надо заплатить… какую цену?

— Я…

Ее голос ссохся, как осенний лист.

— Полмиллиона. Это не слишком много?

— Нормально, — ответил я. — Мне все равно нужен ночлег, а ты говоришь, что у тебя есть место. Я заплачу эти деньги за постель и завтрак… большего мне не надо.

И вдруг она заплакала. Я прижал ее к себе и стал нежно гладить длинные золотистые волосы, которые казались удивительно прекрасными. И еще меня изумила ее одежда — когда-то довольно приличная, но даже теперь чистая и опрятная. Я не мог понять, как ей это удавалось без мыла и стиральных порошков. Скорее всего песок и вода.

Взявшись за руки, мы пошли к ней. Она уверенно вела меня через груды бетона, мимо нагромождений разбитых вдребезги плит, сломанных балок, битых стекол и человеческих костей. Уже совсем стемнело, и я спотыкался на каждом шагу.

При обвале огромной гостиницы в горе осколков и искореженной арматуры образовалась небольшая пещера. Моя спутница замаскировала вход двумя поломанными дверями и ветками кустов, которые снова начали расти в городе.

Мы втиснулись в узкий туннель и пробрались в квадратную нору — около семи футов в длину и четырех футов в высоту. Пещера казалась такой же чистой, как и одежда женщины, и почти такой же унылой: кое-какая уцелевшая посуда, тюфяк, закопченная масляная лампа и несколько книг. На полу играла девочка. Она выглядела немного маленькой для своих трех лет — худое лицо, блестящие, как у матери, волосы и огромные зеленые глаза. Она подбежала к женщине, и та сжала ее в объятиях.

— Ах, Элис, малышка, ты не скучала без меня?

— Ну что ты, мамуля, я подумала о Гоппи, и Гоппи прилетел ко мне. Он сел на лампу, и у него были такие большие глаза и крылья, а потом ты привела домой дядю, как хотела, и Гоппи мне сказал…

Я сел в углу, грустно покачал головой и тихо спросил:

— Значит, ты позволила бы дочери смотреть на все это?

В моей груди появилась тупая щемящая пустота. Женщина повернулась ко мне. Ее лицо исказилось от ярости.

— Если не нравится, — закричала она, — можешь уходить! Конечно! Тебя всегда окружал порядок, о тебе заботились, тебе давали еду и работу, а если бы ты даже умер, это произошло бы быстро и прилично. Тебе не приходилось скрываться от банд и всякой сволочи, ты не знаешь, как трудно здесь выжить… поэтому давай, уходи!

— Ладно, прости меня. Я не хочу тут строить из себя святошу. Тот, кто бомбил Зунет, не может смотреть на других свысока.

— И ты там был?

Она успокоилась и смущенно улыбнулась.

— Мы считали это самой большой победой. Вы тогда перебили не меньше миллиона марсиан.

— Да, — ответил я. — Сначала мы без пощады долбили их из космоса. А потом они забросали бомбами Землю. Миллионы живых и разумных существ превратились в куски кровавого мяса. И я давно перестал гордиться этим.

— А я бы убила каждого из них, — прошептала она. — Я этих выродков давила бы до последнего.

— Лучше забудь об этом.

Я провел пальцем по стопке книг, которые, судя по черным печатям, она выкопала из развалин библиотеки. Шекспир, греческие трагедии, «Фауст» Гете на немецком языке, Уитмен, Беннетт и — как трогательно! — Брук. Да, ее воспитывали в приличной семье. Я покачал головой, представив, как она, сжавшись в комочек, читает в этой норе «Троянских женщин».