Планета шампуня

Новости спорта: 11 процентов от общего числа автолюбителей, проживающих в Токио (Япония), где на этой неделе проводится крупный спортивный чемпионат, добровольно отказались садиться за руль своих автомобилей, с тем чтобы спортсмены могли дышать чистым воздухом. Сегодня вечером по крайней мере одна из добровольцев, 24-летняя Реико Фукусава, служащая префектуры Сайтама под Токио, страдающая, по ее собственному признанию, избыточным весом, ляжет спать и во сне увидит спортсменов и их атлетические фигуры, и сама она будет во сне порхать и кувыркаться и воссоединится с той частицей своего существа, которую считала безвозвратно утраченной еще в далекую пору детства.

Вертикальная врезка с круговой диаграммой: 2 499 055 человек не могли уснуть прошлой ночью, ожидая результатов медицинского обследования; 130 224 не без оснований.

Фотосюжет с сопроводительным текстом: Астронавты, совершающие полет на шаттле, сегодня в ходе орбитальных исследований выпустили в кабину корабля птенца лазурной птички, сиалии, по имени Киппи, который вылупился из яйца в космосе. Ученые засняли на кинопленку первые неловкие зигзаги Киппи в условиях невесомости. Поскольку в генетической памяти Киппи состояние невесомости не закодировано, ему и его едва окрепшим крылышкам пришлось, по сути, с нуля изобретать всю технику полета на орбите, сообразуясь с законами свободного падения. «За проявленную отвагу мы наградили Киппи колбой с зерном, — сказал командир экипажа Дон Монтгомери. — Киппи настоящий боец. Ему ведь необязательно было летать, однако он полетел. Весь наш экипаж очень им гордится».

55

Утрата.

Стефани ушла от меня неделю назад, после ужина «У Мортона». Пока мы там сидели, я то и дело спрашивал ее, что за сюрприз она мне приготовила, но она упорно отмалчивалась. Позже, когда мы стояли уже у стеклянных дверей на улицу, Стефани почему-то все медлила, хотя ей только и нужно было набросить на плечи жакет, а когда я спросил, в чем дело, на лице ее отразилась мучительная попытка собраться с силами для какого-то решительного признания. В этот момент из зала, расположенного по другую сторону ресторанного вестибюля, вышел мужчина — серьезный дядя и явно небедный, типаж наркобарона: шея как у гориллы, волосы зализаны назад, вокруг завеса одеколона. Такой вот субъект нарисовался вдруг за спиной у Стефани, по-свойски положив ей лапы на плечи. Стефани была, кажется, этим раздосадована — вероятно, он не должен был материализоваться, пока я не уйду.

— Э-мм, Тайлер, — сказала она, — познакомься, это Фируз.

Мы с Фирузом едва зафиксировали присутствие друг друга, мимолетно соприкоснувшись взглядом, как он принялся щекотать ртом шею Стефани. Моя собственная реакция была для меня неожиданной — все равно как если бы землетрясение вдруг вызвало приступ морской болезни. Уши у меня горели. Извилины задымились. Где быль, где явь — сплошной туман: факс с факса с факса с факса фотоснимка.

Дальше все было быстро. Еще какой-то тип, видимо, Фирузов охранник (пиджак ему заметно оттопыривала пушка), открыл входную дверь и, придерживая ее, спросил, ухожу ли я. Стефани сунула мне в руку клочок бумаги с номером телефона и шепнула:

— Прости, Тайлер. Нам было хорошо. Теперь все кончено. Пока мы тут сидели, друзья Фируза забрали мои вещи. Прощай.

Это был окончательный разрыв, когда торг, как говорится, неуместен. Меня просто исключили из отношений.

— Стефани…

Хх-ахх. Лапа громилы отработанным движением сомкнула в тиски мою шею — в полном соответствии с техникой «болевого убеждения», широко используемой лос-анджелесской полицией, — и когда дверь за мной закрывалась, я краем глаза поймал отблеск ствола; в поле моего бокового зрения успела еще попасть мирная картина — богатеи, вкушающие ужин. В ушах у меня звенела яростная тишина и голоса любопытствующих официантов из придорожных забегаловок, вероятно прикидывающих в уме, можно ли без опасений не на того нарваться сделать из меня посмешище.

Через несколько секунд я уже шел по улице, украшая собой бульвар Санта-Моника и ощущая себя так, как, должно быть, ощущает себя дом, из которого таинственным образом вдруг исчезло семейство, его населявшее, исчезло навсегда, не доев даже обеда, не убрав со стола. Слишком быстро, слишком.

Точно так же, как в последних лучах солнца листва кажется зеленее, у меня в тот момент резко обострилось восприятие цвета — моя розовая кожа сделалась еще розовее, белые «тойоты» белее, мои черные туфли чернее. Цветы стали роскошными до невозможности. Волна небывалой ясности видения захлестнула меня, и мир явился мне таким, каким он предстает за миг до острого приступа лихорадки — за миг до того, как всякое восприятие реальности рушится, словно обветшалое здание, и остается только болезнь.

56