Планета Шекспира

— Слово «греческий» происходит от человеческого народа, называемого греками, — ответил Хортон. — Они достигли величия много сот лет назад. Здания, возведенные так, как они их некогда возводили, называют построенными в греческом стиле. Это очень общий смысл. В греческой архитектуре много разных элементов.

— Построено попросту, — сказал Плотоядец. — Стены, дверь да крыша. Только и всего. Однако ж, хорошее обиталище для жилья. Крепкое против дождя и ветра. Вы все не видите его?

Хортон покачал головой.

— Скоро увидите, — пообещал Плотоядец. — Мы будем там очень скоро.

Они спустились по склону, и у подножия его Плотоядец снова остановился. Он указал на тропу.

— Вот сюда — домой, — сказал он. — Туда — всего шаг-другой — к ручью. Хотите добрый глоток воды?

— Я не прочь, — согласился Хортон. — Прогулочка была выматывающая. Не слишком-то далеко, зато все вверх да вниз.

Ручей изливался из склона холма в окаймленный скалами бассейн; из бассейна вода лилась крошечным журчащим ручьем.

— Вы пойдете первым, — сказал Плотоядец. — Вы мой гость. Шекспир говорил, что гости все делают первыми. Я был гостем Шекспира. Он попал сюда раньше меня.

Хортон встал на колени и оперся на руки, опустив голову, чтобы напиться. Вода была такой холодной, что словно обожгла горло. Сев, он остался на корточках, пока Плотоядец встал на четвереньки, опустил голову и пил — не по-настоящему, а лакал воду, как кот.

Сидя на корточках, Хортон впервые как следует увидел и оценил мрачную красоту леса. Деревья были толстые и даже при солнечном свете темные. Хотя деревья и не были хвойными, лес напомнил ему мрачный сосновый бор в земных северных странах. Вокруг ручья росли, протягиваясь вверх по склону холма, на котором они стояли, заросли кустов, футов трех в высоту, все кроваво-красного цвета. Он не мог припомнить, чтобы видел где-нибудь хоть один цветок или бутон, и сделал заметку в уме, чтобы спросить об этом попозже.

На полпути назад по тропе Хортон, наконец, увидел строение, которое пытался показать ему Плотоядец. Оно стояло на возвышении посреди небольшой поляны. Выглядело оно действительно по-гречески, хотя и не имело признаков архитектуры греческого или любого другого типа. Небольшое и выстроенное из белого камня, очертания простые и строгие, но отчего-то казалось, что выглядит оно, как коробка. Не было портика, не было вообще никаких излишеств — просто четыре стены, дверь без украшений и не очень высокая двухскатная крыша с маленьким коньком.

— Шекспир жил здесь, — когда я пришел, — сказал Плотоядец. — Я поселился с ним. Мы хорошо проводили здесь время. Планета эта — сущее охвостье, но счастье приходит изнутри.

Они пересекли поляну и поднялись к зданию, шагая все трое рядом. Когда оставалось всего несколько футов, Хортон посмотрел вверх и увидел нечто, ускользнувшее от него ранее — его выбеленная поверхность терялась на белизне камня. Хортон в ужасе остановился. Над дверью был прикреплен человеческий череп, ухмылявшийся им сверху.

Плотоядец увидел, на что он смотрит.

— Шекспир просит нас пожаловать, — сказал он. — Это череп Шекспира.

Глядя со страхом, как зачарованный, Хортон увидел, что у Шекспира не хватает спереди двух зубов.

— Нелегко было укрепить там Шекспира, — продолжал Плотоядец. — И нехорошее место для хранения, потому что кости скоро выветриваются и выпадают, но он так просил. Череп над дверью, сказал он мне, а кости развешать в мешочках внутри. Я сделал, как он меня просил, но то была грустная работа. Я делал ее без удовольствия, но из чувства дружбы и долга.

— Шекспир просил, чтобы ты сделал это?

— Да, конечно. Вы думаете, я это сам придумал?

— Не знаю, что и подумать.

— Таков способ смерти, — пояснил Плотоядец. — Съесть его, когда он умирает. Обязанности священника, как он объяснил. Я сделал, как он сказал. Я обещал, что не подавлюсь, и не подавился. Я крепился и съел его, несмотря на дурной вкус, до последнего хрящика. Я старательно обгладывал его, пока не остались одни только кости. Это было больше, чем я хотел бы съесть. Брюхо чуть не лопалось, но я продолжал есть, не останавливаясь, пока он весь не кончился. Я сделал это правильно и должным образом. Я сделал это со всем благочестием. Я не опозорил своего друга. У него не было друзей, кроме меня.

— Это может быть, — сказал Никодимус. — Человеческая раса могла приобрести какие-нибудь своеобразные представления. Один друг переваривает другого друга в знак уважения. Среди доисторических народов существовал ритуальный каннибализм — настоящему другу или большому человеку оказывалась особая честь его съедения.

— Так это было в доисторическое время, — возразил Хортон. — Я никогда не слыхал о современной расе…

— Прошла тысяча лет, — сказал Никодимус, — с тех пор, как мы были на Земле. Довольно времени, чтобы возникли самые странные верования. Может быть, эти доисторические народы знали что-нибудь, чего мы не знаем. Может быть, в ритуальном каннибализме была своя логика, и за последнюю тысячу лет эту логику открыли вновь. Извращенная логика, по всей вероятности, но со всеми привлекательными сторонами.