Планета Шекспира

Хотя теперь он знал, что это не вода. Странно, подумал он, что Шекспир знал не более того, что она похожа на суп. Хотя может быть, и знал. В книге было множество надписей, а он прочитал всего несколько отрывков. Как суп, сказал Плотоядец, но это не напоминало суп. Жидкость оказалась теплее, чем ожидал Хортон, и тяжелее, хотя это, конечно, как рассудить, и жидкость, конечно, должна быть весомой, а взвесить ее у него способа нет. На ощупь она была скользкой. Как ртуть, хотя это и не ртуть, в этом он был уверен. Он повернул руку и дал жидкости стечь. Когда она сбежала, ладонь осталась сухой. Жидкость не смачивала.

Невероятно, сказал себе Хортон. Жидкость, теплее, чем вода, тяжелее, вязче, не смачивающая. Может быть, у Никодимуса есть трансмог — нет, черт с ним. У Никодимуса есть дело, а когда он его сделает, они уберутся отсюда, с этой планеты, уйдут в космос — вероятно, к другим планетам, а может быть и не к планетам вовсе. И если так и выйдет, он останется в анабиозе и не оживет. Эта мысль не испугала Хортона так, как должна бы была испугать.

Сейчас он впервые признался себе в том, что, более, чем вероятно, все время было у него на уме. Эта планета нехороша. Плотоядец так и сказал в первых же своих словах, что планета — нехороша. Не страшна, не опасна, не омерзительна — просто ни черта не стоит. Не того рода место, где бы хотелось остаться.

Хортон попытался проанализировать, почему он так думает, но никаких особых факторов, которые он мог выстроить в ряд и подсчитать, казалось, и не было. Просто предчувствие, бессознательная психологическая реакция. Может быть, все дело было в том, что эта планета слишком походила на Землю — нечто вроде потертой Земли. Он ожидал, что чужая планета будет по-настоящему чужой, а не бледным, неудовлетворительным повторением Земли. Более чем вероятно, другие планеты окажутся более удовлетворительно чуждыми. Надо ему спросить Элейну, сказал себе Хортон, она ведь должна знать. Странно это, подумал он, как она прошла сквозь тоннель и двинулась вверх по тропе. Странно, что на этой планете пересеклись две человеческие жизни — нет, не две, а три, потому что он забыл Шекспира. Отчего-то судьба порылась в своем мешке с сюрпризами и извлекла три человеческих жизни, на очень ограниченном промежутке времени, таком ограниченном, что они встретились друг с другом — или, в случае с Шекспиром, едва не встретились — по крайней мере, что они, все трое, вступили во взаимодействие. Элейна сейчас спустилась с Никодимусом к тоннелю и вскорости он к ним присоединится, но прежде того он, вероятно, должен исследовать конический холм. Хотя как он будет его исследовать, или что это исследование ему даст, Хортон не имел никакого представления. Но отчего-то казалось важным, чтобы он на холм посмотрел. Скорее всего это чувство возникло, сказал он себе, оттого, что холм казался здесь настолько не на своем месте.

Хортон поднялся с корточек и медленно пошел вдоль берега пруда, направляясь к холму. Солнце, наполовину взобравшееся с востока на небо, начало пригревать. Само небо было бледно-голубым, без малейшего намека на облачко. Хортон обнаружил, что размышляет, на что могут быть похожи погодные условия этой планеты. Нужно спросить у Плотоядца. Плотоядец пробыл здесь достаточно, чтобы это узнать.

Хортон обошел пруд и оказался у подножья холма. Подъем был так крут, что ему пришлось взбираться почти на четвереньках, пригнувшись и хватаясь за травянистый покров, чтобы не скатиться вниз.

На полпути вверх он остановился, сердце бешено стучало. Хортон вытянулся на земле во весь рост, вцепившись руками в землю, чтобы не съехать обратно. Он повернул голову, чтобы увидеть пруд. Теперь его поверхность была не черной, а синей. В зеркальной ее черноте отражалась голубизна неба. Хортон так сильно задохнулся от карабканья, что ему показалось, будто холм вместе с ним тяжело дышит — или, может быть, что внутри холма ритмично бьется какое-то огромное сердце.

Все еще тяжело дыша, Хортон вновь поднялся на четвереньки и наконец достиг вершины. Там, на маленькой плоской площадке, увенчивающей холм, он посмотрел вниз, на другую сторону и убедился, что холм действительно был конусом. По всей своей окружности склон подымался под тем же самым углом, как и там, где Хортон только что вскарабкался.

Сидя по-турецки, он посмотрел через пруд туда, где на противоположном гребне виднелось кое-что из строений заброшенного поселения. Он попытался проследить очертание застройки, но это оказалось невозможным из-за сильных зарослей, смазывающих линии. Несколько левее находился домик Шекспира. От костра поднималась тонкая струя дыма. Хортон там никого не заметил. Плотоядец, более, чем вероятно, еще не вернулся со своей охотничьей вылазки. Тоннеля он не различал из-за углубления, в котором тот находился.