Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю

С каждым новым клочком информации, полученным от Василия, медвежье окружение вырисовывалось все яснее… По ночам в своей комнатке рядом с табаком, кружкой густого чаю, тщедушной коптилкой и собственной угрюмой тенью по стенам, по потолку я все острее и реальнее понимал, что местное общество, состоящее из трех человек, четырех собак и семидесяти несмышленых телушек во главе со строптивым быком, находится в кольце медвежьего окружения… Нас впустили в лес и отрезали дорогу назад тремя эшелонами глубокой обороны: медведь у Пашева ручья, медведица с медвежатами у Вологодского и не очень большой медведь на Черепове, всего в четырех километрах от нашей крепости. Но это еще не все. Впереди на тропе к Верхнему озеру тоже ходит медведь, даже два. Слева и чуть сзади от нас — еще. Есть и за озером. И это только первый ряд оборонительного кольца. А может, и наступательных позиций…

Предварительная разметка медвежьих владений уже была произведена. Я знал число обитающих около нас медведей, и теперь мне предстояло утвердиться в предположении, что летом медведь строго охраняет занятый им участок тайги. И прежде всего меня интересовала с этой целью восточная дорога к людям, которую на своей карте я называл Главной дорогой людей. С этой дороги, пожалуй, и началась та сторона моей лесной жизни, которую я в шутку именовал медвежьей…

Все началось в начале лета 1965 года. Позади уже оставались многие километры пути по лесным дорогам, но эти километры пока преследовали меня грохотом лесовозов и не всегда верными суждениями о тайге тех, кто были в этой тайге случайными людьми. Но еще там, среди беспардонного хаоса выстрелов во все живое, мне надолго запомнился человек, с которым я встретился в светлую летнюю ночь на берегу глубокого, но уже избитого леспромхозом озера. Человек рассказывал о медведе:

— …Человека он не боится, когда не досаждают. Бывает, и сам покажется. Сидели вот так же у костра. Котелок сняли, чаю попили. И огня‑то не осталось — уголья одни. А он и пришел…

Была белая северная ночь, и даже не белая, а прозрачная, голубая в малиновых околышках зари. У глубокой, молчащей воды дымил костер, дымил от комаров и для первого таинственного рассказа, рассказа о медведях. Рассказывал охотник. Их было трое. У каждого ружье.. Могли стрелять, но не стреляли. Почему?

— …А зачем стрелять, за мясо, что ль? За лосем хожу — думаю про мясо, а за медведем — нет…

Человек сейчас уедет на озеро. Отведет от берега плот. Плот качнется, подтолкнет впереди себя воду. Потом шест и мягкие, недалекие круги от шеста… Человеку надо уезжать — уже гуляет рыба, но он не торопится…

…Бил его. И сразу, и ранить случалось. И на меня шел. Страшный он зверь. И не от силы, а на человека похож. Мясо его есть не могу: как лапу вспомню, что рука, — так и выворачивает. А бил, когда отступать некуда…

Что это? Фанатизм, убеждение, построенное на случайном сходстве: «на человека похож», «лапу вспомню, что рука»?.. Или другое: «страшный зверь»?..

…Другой раз увидишь, и кажется, будто ждет он, что ты ему скажешь. А ничего такого и не скажешь, постоишь, посмотришь — он и уходит сам… Редко когда перед лицом встанет. А вот к кострищу тогда выходил… Сидим курим, а он лапой погребся по угольям, какие не жаркие, и ушел. И ладно так ушел, будто проверить что приходил… Зверь добрый. И все понимает. От его ума и страшно делается…

Что подействовало на меня в том негромком рассказе? Доброта человека? Необычность суждения рядом с беспардонными выстрелами? Или те особые черты медведя, о которых говорилось у костра на берегу не очень известного лесного озера? Тогда еще совсем рядом была желез–ная дорога, к нашему костру нет–нет да и приходили тяжелый шум составов и глухие гудки тепловозов, но уже тогда медведи стали для меня главной целью лесного похода. О своих целях я молчал, помня, что совсем недавно за убийство медведя платили здесь премию, большую, чем за истребление волков.

Говорить вслух о добродушии медведя, которому я дал имя Лесник, да еще привести точное расписание его, медвежьего, дня было бы преступлением перед теми животными, которых я называл своими друзьями. Чаще мне приходилось попросту лгать, объясняя свои необычные хождения в лес — как будто ни за чем: ни за грибами, ни за мясом — очередной охотничьей неудачей. Часто приходилось брать с собой в лес и ружье, чтобы не навлекать на себя ненужные вопросы, но это ружье всегда оставалось на еловом сучке в начале моей очередной тропы к медведям.