Планета Вода (сборник с иллюстрациями)

Вернулся Эраст Петрович уже в седьмом часу.

Клочков кинулся ему навстречу.

— Где вы пропадали? Господи, я не знал, что думать!

— Пытался отыскать с-след. А что у вас? Вышел он к вам?

— Нет. Я два часа ходил, кричал… Он не мог меня не услышать. Странно…

— Ничего странного. Я зацепил его пулей. Сидит где-нибудь, зализывает рану.

Фандорин прошелся щеткой по запыленным штиблетам. Пощупал воротничок, счел, что тот несвеж, и начал переодеваться. Сергей Тихонович с завистью смотрел на рельефный торс напарника.

— Где Аннушкина? Вернулась? — спросил Эраст Петрович из-под натянутой на голову рубашки.

— Да, с час уже. Несколько раз выглядывала — я всё тут, во дворе был, вас ждал… Обожжет волчьим взглядом — и назад к себе. Ни слова не сказала. Даже не поздоровалась. Вот ведь злобное создание.

— Что еще?

— Благочинный усадил монашек в бричку. Увез. Теперь парус действительно одинокий…

Сергей Тихонович помялся и сказал:

— Не знаю, имеет ли это значение… Но я еще кое-что вспомнил из тогдашнего разговора с Шугаем. Когда он про лодку рассказал, которую собирается купить, помните…?

— К-конечно. Да не мямлите вы, что за привычка!

— Да-да… Почему про это речь зашла… Он палку какую-то строгал. Я спрашиваю — что это? Он говорит, весло чиню.

— Весло? — насторожился Фандорин. — Значит, он приплыл сюда по реке.

— Ну да. Говорит, лодка дрянь. Скоро новая будет, хорошая. Только сто рублей за палец получу… Я вот что думаю. Если он на мой зов не откликается и к своей норе не возвращается… А я туда ходил, ждал его… К челноку-то он точно вернется. Только где челнок — вот вопрос…

— На берегу реки, естественно. В каком-нибудь укромном месте. Их, я полагаю, не так уж много. С этой стороны берег обрывистый, видно далеко. Вы правы, надо нам поискать лодку. Если, конечно, наш Чингачгук уже не уплыл.

— Не «нам», а мне, — отрезал Сергей Тихонович, выпятив челюсть. — Вы, наверное, думаете, что я только для виду покричал в лесу, а потом струсил и сюда сбежал… Неважно! — отмахнулся он от протестующего жеста. — Довольно того, что я думаю, что вы так думаете… Так вот. Я сказал, что сам арестую Шугая, и я сделаю это! Не из гонора, а потому что на берегу действительно всё видно, как на ладони. Шугай заметит вас издалека. А меня ему бояться нечего. Я, с его точки зрения, такой же человек Хозяина, как и он.

— Что ж, в этом есть резон. Тем более что я буду неподалеку.

Эраст Петрович вынимал из револьвера стреляные гильзы, ставя их на подоконник. Прочистил ствол, гнезда барабана. Вставил новые патроны.

— У самураев есть п-поговорка: сначала чистое оружие, потом чистое кимоно. Я поступил в обратной последовательности. Нехорошо.

Периферийным зрением он уловил сбоку какое-то движение. Повернул голову. У стены барака под окном стояла докторша, делая знаки, смысл которых не вызывал сомнения: манила пальцем, а вторую руку прикладывала к груди.

— Отлучусь на м-минуту.

Он спустился с крыльца, подошел к Людмиле Сократовне. Последний раз они виделись не при самых сердечных обстоятельствах: она кидалась на него со скальпелем, а Фандорин вел себя не по-джентльменски. Однако сегодня Аннушкина враждебности не проявляла. Наоборот — была просительна.

— Ради бога, — прошептала она. — Уведите куда-нибудь прокурорскую крысу. Все время торчит во дворе, а мне нужно к Борису. У него кончились папиросы, он ужасно без них страдает. Я привезла из лавки, а передать не могу… Пожалуйста! Он весь извелся!

За себя такая женщина молить бы не стала — слишком горда и самолюбива, а ради того, кого любит, готова унижаться даже перед врагом, с невольным уважением подумал Эраст Петрович. И из-за какой ерунды!

Поэтому сказал:

— Ничего, терпеть осталось недолго. Скоро сможете отсюда уехать. Шугай больше вашего ж-жениха не подстерегает.

— Наконец-то! — воскликнула Людмила Сократовна. — Ни минуты здесь не останусь! Как же мне обрыдла эта больница, река, лес, скотские тупые рожи больных!

— Как же можно уехать? — удивился Фандорин. — Вы говорили, что земство собирается прислать новый п-персонал. Найдут, вероятно и другого врача — я слышал, жалованье хорошее. Дождетесь — и уедете. Кто будет лечить больных? Неужто вам их не жалко?

— Жалко? — Докторша скривилась. — Вы не путайте меня с народницами, кто над сирыми и убогими слезы льет. Я плебс презираю. Навоз, перегной, из которого когда-нибудь, может, вырастут другие, достойные уважения. А этих за что уважать? Кто согласен жить по-скотски, позволяет себя стричь и пасти, лучшей участи не заслуживает. Быдло!

— Ладно, в уважении вы им отказываете. А в ж-жалости? — с любопытством спросил Фандорин. В России нечасто встретишь интеллигентную даму, которая отзывается о «народе-страдальце» подобным образом.

— За что их жалеть? Когда находятся самоотверженные люди, готовые принести себя в жертву ради стада, эти бараны хватают их и волокут в полицию.

Речи Ольшевского пересказывает, подумал Эраст Петрович, но оставил догадку при себе — вряд ли Людмиле Сократовне такая дедукция пришлась бы по вкусу.