Планировщик задач

Всю ночь, Филипп, пребывал в угарном экстазе, и вот где уже проявилась возможность для его больного воображения, Множество хорошей еды, вино и предмет плотского удовлетворение в виде вожделенной девичьей души – выбили из него чувство страха: вон долой; и мысль что так будет продолжатся вечно, придала душевного равновесия, Сначала он позабавился с мёртвой Марфой, прямо на глазах её дочек, потом устроил себе анатомическую экскурсию по её бренному телу; нагулявшись в её внутренностях – он по такому же сценарию, справился и со Степанидой; Любку Готфильд связал и кинул в погреб, она была на закуску.

Обстановка бодрила и всё предвещало, недурное продолжение банкета, Хотя, первые издержки бесцеремонного времяпрепровождения, были на лицо, в виде неоспоримых улик и доказательств: запах смерти смешанный, наполовину, винными перегаром – реял под раздирающие крики истерзанных душ; незатейливое убранство сельского дома: с выглаженными скатертями и накрахмаленными занавесками, и букетом полевых цветов на окне – застыли в стеклянных глазах, жертв фатального рока, Сейчас это был не дом счастливой семьи, где царит мир и согласие, а периферийное отделение, скотобойни Эдема – после великого поста.

Фрагменты тел женщин, Готфильд разложил как на ярмарке, а отрезанные головы Марфы и Степаниды умостил на тарелки и поставил лицом к себе; сам же поглощал остатки индейки, запивал хвалённым вином Афанасия и вёл задушевную беседу: с отмытыми от крови черепками – угощал их разной едой.

«А муж твой дурак, много говорит и ничего не понимает в женщинах, Ты вот, на поешь, поешь!» – сказал Филипп и засунул в рот, головы Марфы, малосольный огурец.

Внезапно с погреба послышался громкий крик Любки: «Караул! Убивают! Помогите! Караул!», – за долгие часы пребывания в заточении, ей удалось перегрызть повязку на рту, а потом и освободить руки и это сама судьба сжалилась на безгрешной душой – заставила сражаться за своё спасение, «Лучше бы в лесу волки разорвали, чем такое издевательство терпеть», – думала она и её сердце колотилось, как у загнанного зайца.

«Красавица, не нервничай, дойдёт и до тебя очередь, – громко сказал Филипп, и положил ногу на стол; но Любка не унималась: кричала во всё горло, – О-хо-хо, – с грустинкой вздохнул Готфильд и с гримасой выжатого лимона, встал из-за стола; взял в левую руку пустой кувшин под вина, направился в сторону подвала, – Развязалась?! Чего орёшь, или хочешь, без языка остаться?.. Ну и семейка!.. – открыл он ляду погреба, – На налей! – и протянул вниз, глиняный сосуд», Девушка встала на ступени лестницы и вроде потянулась за кувшином, но здесь резко оттолкнулась ногой и с криком: «Караул! Убивают! Караул!» – попыталась шмыгнуть между его ног, Кувшин вылетел из рук Филиппа и вперевалочку: потукал по деревянному полу, в сторону печи, Готфильд сделал шаг назад, и тут же, схватил Любку за волосы, с остервенением накрутил их на руку: «Вот, сука! А! Семейка, блядь! Как таких ещё земля носит?!»

Любка кричала: что мочи.

В это время, мимо дома, по дороге, ехал местный конюх, на своей хромой кобыле, Сначала он подумал, что ему послышалось, ведь бричка Афанасия стояла около калитки, и он знал, что тот вчера ездил в город продавать кабана, «Наверное кабана обмывают, Афанасий тот мастер гулянки устраивать», – подумал он и уже было поехал дальше, Но крик неестественного голоса с отчётливым: «Караул! Помогите!» – сильным чувством смятения прощупал желудок конюха.

На безрезультатные попытки: закрыть девушке рот – Филипп, уже было хотел, но случайный взгляд в окно, и вид подъезжающего на лошади мужика; заставил действовать спонтанно, он с удара вырубил Любку и быстренько, боком: нырнул к окну, откуда из-за занавески, «Этого ещё не хватало», – и вытащил ножом.

А в сарае: Тузик всю ночь, не находил себе места, и этот пронзительный, крик – крик Любки, зов его: любимой большей жизни, той самой, за которую, – затмил сознание собаки; холодящий душу рёв, полетел далеко по улице, Соседские собаки забились по будками, и только оттуда осмеливались подгавкивать, Под хруст крошащегося дерева, сарай заходил ходуном, «Кобель почему-то взаперти?!» – надвинул фуражку на лоб конюх, То, что пёс, находится под засовом и в сарае – так и не придало смелости: бздоватому, балаболовскому мужику, даже верхом на кобыле, заехать во двор, От рёва собаки, мурашки пощекотали спину Гаврилы, лошадь сдала назад, а событие недавнего времени: с ослом дяди Яцика – встало шлагбаумом, через порог дома Афанасия.

«Афанасий, что там у тебя?! Афанасий! – громко закричал односельчанин и слез с кобылы, – Тпру! Стоять», В ответ, кроме гавканья кобеля, он ничего не услышал, и никто с дома так и не показался, даже после киданья камушков в окно, что ещё больше удивило конюха; Гаврило стрелой вскочил на кобылу, и сильно натянув вожжи: протянул: «Но-о!.» – покрестил батогом, лощённые бока Араменды и подымая клубы густой пыли, резво поскакал по улице, при этом думая, что надо было бы мужиков кликнуть, а то: что-то у Афанасия не ладное.