Планировщик задач

После обалденного кайфа, что подарила благоволящая фортуна, Готфильду – пришёл такой же, но только сам – обалденный облом: в виде сельского конюха, Филипп отошёл от окна, и сходу, со всей силы, ударил Любку, ногой в живот; тело чуть подбросило и оно как мешок с песком, поглотило удар, «Вот уже мразь! Ну мразь! – не находил он себе места, от мысли, что ещё десять минут назад, Но его огорчение, долго не продолжалось и уже через пять минут, померкло от другой и более, что сменилась навязчивой тревогой: – Не привёл бы этот крестьянин кого-нибудь ещё, а то если дом обложат» – животное чутье Филиппа, на подобные обстоятельства, работало безотказно; и он принял решение делать ноги: чем быстрее и тем лучше; планы: выспаться, а потом, вечером, заняться Любкой, растаяли как мартовский снег в солнечную погоду.

Готфильд открыл окно, которое выходило в огород и быстро выпрыгнул наружу, обошёл вокруг дома и из-за забора мельком выглянул на улицу, Взору предстала пустынная улица: утренней Балаболовки – народ только просыпался и сидел по домам, Осмотревшись, по сторонам, он перепрыгнул через забор и вышел на дорогу – глянул вдаль, по сторонам: ни души; только бричка Афанасия, запряжённая сивым мерином, что не реагировал на рёв Тузика и спокойно стоял подёргивая гривой – согрела грешную душу, Не теряя времени, Филипп, таким же способом, забрался обратно в дом, одел свой плащ и накинул на голову зимнюю шапку-ушанку старика, для маскировки, другого больше под рукой ничего не оказалось; и рыться в вещах – времени не было, Он кинул Любку на плечо, и подхватив кувшин с малосольными огурцами – вышел через двери; когда проходил мимо сарая, то мельком глянул на окошко, откуда выглядывала озлобленная морда пса, Готфильд уже было прошёл дальше, но резко развернулся и сделав два шаг в сторону кобеля: плюнул ему в морду: «Должок», – сарай тут же заходил ходуном, и рёв этого зверя заглушил всех соседских собак.

Оказавшись возле телеги Филипп скинул девушку с плеча, на мягкую подстилку повозки, и притрусил бесчувственное тело соломой; сам же с оглядкой по сторонам отвязал коня и по-молодецки скаканул в телегу; сильно дёрнув кожаные поводья, он с вдохновением крикнул: «Но-о! Поехали!»

Лошадь резво помчалась по пустынной улице Верхней Балаболовки, всё дальше и дальше, унося его от дома Афанасия, Филипп теперь, точно знал, где приземлился Голиаф, и взял курс в сторону Надана.

И рвало небо горьким криком

Восход кровавый жал тиски

Под храп коней, со зверя рыком:

Седели девичьи виски

Глумилась тишь и ангел страха

Спасал лишь голос мамы: там вдали

Держись дочурка, моя птаха

Афанасий пришёл в себя и обомлел, от той картины, что предстала его взору, Слезы ручьём полились по морщинистым щёкам старика, сердце защемило и колющая боль: сильными приливами разрывала сердце на части; горькое чувство утраты: жены и дочек – задурманила старика.

Сковало горло, разум – скорбью

Сухие слёзы по щекам

Прошлась старуха хлебом-солью:

По женским, девичьим сердцам

Душа кипит, и нет в ней страха,

И нет в ней гнева – только боль!

Бездолье бьёт с всего размаха,

Пьянит отравою недоль

Но сила воли безгранична:

Встаёт щитом и движет в путь

Схлестнуться с смертью – это лично;

Отца семейства – правды суть

Отец оглянулся по сторонам и попытался встать, но дикая боль, жгучей молнией дёрнула тело, тысячи каленых игл прощупали, каждую клеточку его плоти; ноги стали бетонными и не слушались – то Филипп для страховки, перебил бесчувственному старику обе ноги: большой, деревянной колотушкой, Афанасий замычал зовя о помощи, но кроме как страдания и кровавых слюней, это ничего не дало, и от этой безысходности он только больше невзвидел самого себя, а следом и весь белый свет; голова Марфы смотрела прямо на него со стола, рядом лежали окрашенные кудри Степаниды и если бы не те: два красных банта, то он бы её так и не признал, «А где же Любка?! Любка! Любка где?!» – замелькало в голове и он с жадностью начал осматривать комнату, но кроме как двух парных частей тел, так ничего и не заметил, «Значит может быть ещё жива – пока жива, и находиться в руках этого нелюдя», – кроме этой мысли другие были уже менее важны: всё было только о любимой дочке:

И где кровинка дорогая:

Надежда сердца моего?!.

Листом сорвалась ты родная,

Не вижу взгляда твоего…