Планшетка

— Все это глупости, — рассмеялся дядя Роберт, но в его смехе чувствовалось скрытое раздражение. — Такие вещи не случаются в наши дни. У нас двадцатый век, дорогая моя. А все, что тут происходит, пахнет Средневековьем.

— Я делала очень много чудесных опытов с «планшеткой», — начала миссис Грантли, но быстро оборвала свою речь, подошла к столу и положила руку на дощечку.

— Кто вы? — спросила она. — Как ваше имя?

Дощечка немедленно начала писать. Все головы, за исключением головы мистера Бартона, наклонились над столом и следили за карандашом.

— Это Дик! — воскликнула тетя Милдред. И в ее голосе послышались истерические ноты.

Муж ее выпрямился, и его лицо в первый раз стало серьезным.

— Это подпись Дика, — сказал он. — Я узнал бы его почерк из тысячи других.

— «Дик Картис», — громко прочла миссис Грантли. — Кто это — Дик Картис?

— Но это замечательно, — заметил мистер Бартон, наклонившись над столом. — Почерк в обоих случаях один и тот же. Ловко, могу сказать, необыкновенно ловко! — прибавил он с восхищением.

— Покажите-ка, — потребовал дядя Роберт. Он взял бумагу и стал рассматривать ее.

— Да, это почерк Дика.

— Но кто такой Дик? — настаивала миссис Грантли. — Кто такой Дик Картис?

— Дик Картис — это капитан Ричард Картис, — ответил дядя Роберт.

— Это отец Льют, — прибавила тетя Милдред. — Льют носит нашу фамилию. Она никогда не видела отца. Он умер, когда ей было несколько недель. Это мой брат.

— Замечательно, необыкновенно, — повторила миссис Грантли, восстанавливая в своей памяти первое послание. — И действительно — два покушения на жизнь мистера Дунбара произошли. Здесь ничего нельзя объяснить подсознательным «я», потому что никто из нас не знал о том, что произошло с мистером Дунбаром.

— Но я-то знал, — ответил Крис, — и в это время держал руку на дощечке. Объяснение вполне простое…

— А почерк? — вмешался мистер Бартон. — То, что вы написали и что написала миссис Грантли, — совершенно одинаково.

Крис наклонился и сравнил написанное.

— И кроме того, — воскликнула миссис Грантли, — мистер Стори узнал почерк! — И она посмотрела на дядю Роберта, ожидая подтверждения.

Он наклонил голову.

— Да, это рука Дика, я готов поклясться.

А в это время в душе Льют поднимались давно забытые образы. Пока вокруг нее спорили и в воздухе звучали фразы — «психический феномен», «самогипноз», «пережиток необъяснимой истины», «спиритизм», в ее уме проносились картины детства, в которых такую большую роль играл ее отец, хотя она никогда его не видела. У нее была его сабля, несколько старых дагерротипов, она много слышала рассказов о нем, и на основании всего этого ее детское воображение нарисовало ей живой образ отца.

— Совершенно невозможно, чтобы одно подсознательное «я» заразило своим знанием другое «я», — говорила миссис Грантли.

Перед мысленным взором Льют встал образ отца верхом на рыжей боевой лошади. И рядом с его физическим образом она рисовала себе его характер, его храбрость, его пылкость, его верность идеалам старого рыцарского прошлого.

— Позвольте мне продолжить испытание, — услышала она голос миссис Грантли. — Пусть теперь мисс Стори положит руку. Быть может, мы получим новое послание.

— Нет, нет, прошу вас, это слишком тяжело. Для чего эти обращения к мертвому? Я чувствую, что мои нервы расстроились совершенно. Впрочем, вы оставайтесь, продолжайте ваши опыты, а я уйду спать. Так будет лучше всего. А завтра утром вы мне все расскажете. Покойной ночи. — И тетя Милдред быстро удалилась. — Роберт может к вам вернуться, — крикнула она, — пусть только проводит меня в мою палатку!

— Было бы позорно прекратить сейчас, — сказала миссис Грантли. — Ну, что же, мисс Стори, вы не хотите попробовать?

Льют повиновалась. Но когда она положила руку на дощечку, ее вдруг охватил смутный, неопределенный страх и сознание, что она прикасается к чему-то сверхъестественному.

Она была человеком двадцатого века. А то, что происходило сейчас, действительно отзывалось Средневековьем, как сказал ее дядя. И все-таки она не могла победить в себе инстинктивный страх, который поднимался в ней, как наследие древних веков, когда ее волосатый обезьяноподобный предок дрожал перед темнотой и представлял себе стихии олицетворенными в существах, наводивших на него ужас. Ей показалось, что какая-то таинственная сила схватила ее руку и заставила писать. И в это время перед ней пронеслось другое видение — ее мать, которую она тоже не знала в сознательной жизни. Этот образ не был так жизненен и определенен, как образ ее отца. На этот раз перед ней проносилось неясное, туманное видение. Голова святой в ореоле мягкости и доброты. Образ кротости и самоотвержения. Мерцающее лицо той, которая в жизни знала только покорность.

Рука Льют перестала двигаться, и миссис Грантли приступила к чтению того, что было написано.

— Это другой почерк, — сказала она, — это женская рука. Подписано «Марта». Кто это — Марта?

Льют не была удивлена.

— Это моя мать, — сказала она просто. — Что она говорит?