Планшетка

— Нет, не потому, — ответила она, — я знаю, это смешно, Крис, но все-таки невольно во мне поднимается сомнение. Я не могу бороться с этим. Вы всегда говорили, что я необыкновенно здоровыми корнями соединена с землей и с реальностью и все прочее, но… может быть, это предрассудок, я не знаю… Но в меня вселяют страх все эти «послания», и я начинаю думать, что рука моего отца, не знаю, как, но, может быть, действительно схватила Бена за поводья… Быть может, между гибелью Бена и словами моего отца, что он дважды покушался на вашу жизнь, есть действительно какая-то связь. Ведь на самом деле два раза вашей жизни грозила опасность именно от лошадей, а мой отец был хорошим наездником и знатоком лошадей… Во мне поднимаются сомнения. А что, если в этом есть что-нибудь? Наука, быть может, слишком догматична, отрицая этот невидимый мир. Силы этого невидимого мира, силы духа, может быть, слишком тонки, слишком неуловимы, чтобы наука могла их изучить и формулировать. Разве вы не допускаете, Крис, что есть некоторая справедливость в таких предположениях? У меня, может быть, очень ничтожное сомнение, очень небольшое, но я слишком люблю вас, чтобы допустить даже и этот ничтожный риск. А кроме того, я — женщина и, значит, немного склонна к предрассудкам. Да, да, я знаю. Назовите все это нереальным. Но я слышала как-то ваши парадоксы о «реальности нереального», о реальности иллюзий для больного мозга. То же и у меня, если хотите. Это иллюзия и «нереальное», но для меня, для моего сознания это очень реально, так же реально, как реальны кошмар и страдания человека, переживающего этот кошмар и еще не проснувшегося.

— Самый логичный аргумент в пользу нелогичного, какой я когда-либо слышал, — улыбнулся Крис.

— Я вижу, вы не хотите отнестись к моим словам серьезно, — сказала Льют.

— Ну как я могу отнестись серьезно ко всему этому теософскому пустословию и пророчествам дощечки! — возразил он, улыбаясь.

— Но как вы объясните почерк моего отца, который был узнан дядей Робертом? Как вы все это объясните?

— Я не могу объяснить все то непонятное и таинственное, что происходит в нашем уме, — сказал Крис. — Но я уверен, что эти явления получат точное научное объяснение в ближайшем будущем.

— Все это так. Но меня и сейчас мучит желание выведать еще что-нибудь у этой глупой дощечки, — призналась Льют. — Пойдемте попробуем. Я знаю, дощечка там, на столе. Попробуем, пока никого нет.

Крис взял ее за руку.

— Ну, если хотите, пойдем. Это будет утреннее развлечение.

Рука об руку они побежали по дорожке к той площадке, которая была обращена в столовую.

— Весь наш лагерь опустел, — сказала Льют, когда они подошли к столу. — Миссис Грантли и тетя Миддред внизу, в роще. Мистер Бартон ушел с дядей Робертом. Нам никто не помешает.

Она положила руку на дощечку.

— Ну, теперь начинаем!

Несколько минут ничего не происходило. Крис хотел заговорить, но она сделала знак, чтобы он молчал. Вдруг ее рука вздрогнула и задвигалась. Карандаш начал быстро писать. Они читали послание слово за словом, по мере того как слова появлялись на бумаге:

«Есть мудрость более великая, чем мудрость разума. Любовь пользуется иными путями, чем сухие и пыльные пути разума. Любовь рождается в сердце; она вне всякого разума, выше разума, выше логики, выше философии. Верь твоему сердцу, дочь моя. И если твое сердце приказывает тебе верить твоему возлюбленному, то смейся над разумом и его холодной мудростью; повинуйся своему сердцу и верь своему избраннику. Марта».

— Но ведь все это послание продиктовано вами, вашим собственным сердцем, — проговорил Крис. — Разве вы не видите этого, Льют? Это ваши собственные мысли, и ваше подсознательное «я» выразило их на бумаге.

— Но есть здесь одна вещь, которую нельзя объяснить, — возразила она, — а именно почерк. Посмотрите на него. Он не похож на мой. Это мелкий, старомодный почерк — женский почерк прошлого поколения.

— Не хотите же вы сказать, что действительно верите, будто это послание вашей покойной матери? — прервал он ее.

— Я не знаю, Крис, — задумчиво ответила она, — я решительно ничего не знаю.

— Полная нелепость! — воскликнул он. — Все это сплетение глупых фантазий. Когда умирают, то значит, все кончено. Кто умер, тот обратился в прах, стал пищей червей, как говорит ваш Мартин. Мертвые! Я смеюсь над мертвыми! Они больше не существуют. Я не могу поверить во власть могил, и мертвый человек для меня только прах и пыль. Ну, что вы, духи, ответите на это? — сказал Крис с шутливым вызовом, кладя руку на дощечку.

И в ту же минуту рука его начала писать. Льют и Крис с удивлением следили за движениями дощечки. Послание было коротко: