Плантагенеты. Короли и королевы, создавшие Англию

Вестминстер был забит под завязку. Церковь и соседние улицы были заполнены зеваками и участниками церемонии. (Толкучка была такая, что рыцарь и бывший сенешаль Понтье сэр Джон Бакуэлль погиб под обвалившейся стеной.) Столпившиеся в церкви вельможи буквально блистали, разряженные в золотую парчу. Франция прислала внушительную делегацию, в которую вошли графы Валуа и Эврё, брат Изабеллы Карл (будущий король Франции Карл IV), Жан, герцог Брабантский, с женой Маргаритой, сестрой Эдуарда II, Генрих, граф Люксембурга (он вскоре станет императором Генрихом VII), и многие другие. Английские графы, бароны и рыцари теснились рядом, готовые увидеть важнейшее политическое торжество.

Символически присутствовал на церемонии и отец короля. Новая усыпальница Эдуарда I представляла собой простую, без излишеств, гробницу из пурбекского мрамора, на котором были вырезаны слова «EDWARDUS PRIMUS SCOTTORUM MALLEUS HIC EST. PACTUM SERVA» («Здесь лежит Эдуард I, молот шотландцев. Храни верность»). Бесстрастное напоминание, что царствование предполагает и военные обязанности, призывавшее всех, кто поклялся воплощать в жизнь видение объединенной, артуровской Британии к ответственности и к исполнению обещания, данного на Лебедином пиру.

Все взгляды были устремлены на короля. Об руку с юной невестой он вошел в церковь аббатства, одетый в зеленый хитон и черные рейтузы, босиком ступая по ковру из цветов. Над головами монаршей четы держали вышитый балдахин, а впереди них шествовали магнаты и прелаты Англии.

Порядок шествия регулировался строгим протоколом, который при каждой коронации неизменно становился предметом споров. У каждого графа в этом ритуале была своя роль. На коронации Эдуарда графы Ланкастер, Уорик и Линкольн несли великолепные мечи; кузен короля Генри Ланкастер держал королевский скипетр; четыре других барона – Хью Диспенсер Старший, Роджер Мортимер де Чирк, Томас де Вер, сын графа Оксфордского, и Эдмунд Фицалан, граф Арундел, – несли носилки, на которых возлежали роскошные и тяжелые коронационные мантии.

Но посреди всех этих знатных людей шествовал Пирс Гавестон, гордо выступавший прямо перед Эдуардом и Изабеллой. По словам летописца собора Святого Павла, он был одет, как «бог Марс». Гавестон, будто на смех, затмил присутствовавших дворян, разодетых в золотую парчу, своим расшитым жемчугом шелковым платьем цвета королевского пурпура. Он нес корону святого Эдуарда Исповедника – самую священную из королевских регалий.

Это был веский и безошибочный знак того, какая роль уготована Гавестону при новом царствовании, и собравшиеся аристократы не могли истолковать его иначе как гнусное надругательство над их родословной и статусом. Но Эдуард и Гавестон именно этого и добивались. Месяцами новый король воображал, как публично заявит о своем новом партнерстве: о своей братской связи с Гавестоном.

Под взглядами обомлевшего собрания Эдуард произнес свои коронационные клятвы – на французском языке, а не на латыни, как было принято. Король пообещал соблюдать законы святого Эдуарда Исповедника и «законы и справедливые обычаи, которые установит население страны». В правление его отца парламент собирался часто и служил площадкой для политических дискуссий, возражений, дебатов и переговоров. Включение в священную коронационную клятву кивка в сторону растущей роли политического сообщества отражало новую политическую реальность.

Однако всеобщее внимание привлекла отнюдь не новая коронационная клятва, а Гавестон. Само его присутствие оскорбляло собравшихся аристократов. Когда пришло время церемониального обувания короля, Гавестон разделил почетную обязанность с графом Валуа и графом Пембруком, пристегнув левую шпору к королевскому каблуку. После помазания Эдуарда и Изабеллы король взошел на трон, внутри которого лежал Скунский камень, чтобы принять оммаж своих магнатов, а Гавестон возглавил процессию на выход: в руках он держал Куртану – королевский меч милосердия, который на пути в церковь нес граф Ланкастер.

Для общества, регламентируемого иерархией и неприкосновенными традициями, все это было грубым нарушением протокола, и, пока Гавестон красовался, из толпы раздавались неподобающие моменту возмущенные возгласы. Но худшее было впереди.