«Планы сражающихся царств» (исследование и переводы)

Следует отметить, что содержание памятника включает два разнородных элемента: большую общекитайскую летопись и весьма ограниченную по размерам серию комментаторских заметок к «Чуньцю». Пока еще точно не установлено, когда эти элементы были слиты в едином тексте. Характерно, однако, что в наиболее ранних сообщениях об этом памятнике он предстает прежде всего как историческое сочинение. Одно из таких сообщений принадлежит Сыма Цяню, предложившему свою версию истории его создания: «Цзо Цю-мин, благородный из царства Лу, испугался, что у учеников и последователей [Кун-цзы] основы [мировоззрения] станут несходными, что [каждый] будет следовать своим устремлениям, что исчезнет истинный смысл [учения Кун-цзы]. По этой причине он, следуя ши цзи, [собранным] Кун-цзы, подробно обсудил его высказывания и создал "Чуньцю господина Цзо" ("Цзо ши чуньцю")»[213]. Общепризнано, что за «Чуньцю господина Цзо» здесь скрывается то же сочинение, которое впоследствии стали именовать «Цзо чжуанем». Следовательно, первоначально в названии этого сочинения отсутствовали какие-либо указания на его зависимость от конфуциевой «Чуньцю».

К аналогичным выводам заставляет прийти содержание двух нижеприведенных фраз, заимствованных нами из других разделов труда Сыма Цяня: «В 26-й год [правления] чжоуского Сян-вана прибавили три дополнительных месяца, а чуньцю осудила это»[214]; «Прочитав древний текст чуньцю, я узнал, что [царство] Юй, расположенное между срединными владениями, и Гоу-у, расположенное среди цзиньских [варваров] мань, были связаны братскими узами»[215]. В обоих случаях Сыма Цянь, ссылаясь на безлично-обобщенную чуньцю, как бы символизировавшую восточночжоуский исторический источник вообще, имел в виду, как многократно уже отмечали и старые комментаторы и современные исследователи, факты и утверждения, представленные ныне в тексте «Цзо чжуаня»[216].

Одна из самых характерных особенностей «Цзо чжуаня», резко отделяющая его изложение от изложения хроники, положенной в основу «Чуньцю», — это обилие прямой речи. Если повествовательная часть «Цзо чжуаня» дает ясное описание внешнего хода событий, то в речах содержится ключ к уразумению их внутренней истории. Как правило, в «Цзо чжуане» через речи открывается субъективный мир действующих лиц летописи, в них они выражают свои намерения и побудительные причины своих поступков.

Каковы же истоки того пристрастия, которое историографы периода Чжаньго питали к прямой речи? Очевидно, не последнюю роль здесь играла зависимость от традиций и приемов исторического фольклора. Но был более важный, на наш взгляд, исток, о котором свидетельствуют весьма выразительные материалы древних эпиграфических и нарративных памятников. Мы имеем в виду то влияние, которое оказывали на историографов некоторые стилевые особенности ранней документальной прозы, а также высокая культура посольской, воинской и других типов устной речи, характерная для позднечжоуского времени.

Как известно, приказы и установления первых чжоуских правителей, нанесенные различными способами на поверхность бронзовых ритуальных сосудов, составлялись придворными писцами в форме речей, обращенных к владельцу сосуда и всем читателям надписи[217]. Распространенность подобных документальных текстов, содержание которых, по-видимому, имитировало речи, произносившиеся во время торжественного вручения инвеституры и в других официальных случаях, указывает на то, что речь издревле считалась важнейшим элементом государственного ритуала и политической жизни. В связи с этим особый интерес представляют сообщения источников о том, что в чжоуское время существовало обыкновение записывать содержание устных выступлений. Если верить дошедшим до нас преданиям, то этот обычай был известен уже во времена первых ванов из дома Чжоу.

В источниках периода Восточного Чжоу появляются уже вполне достоверные упоминания о практике письменной фиксации устных выступлений[218]. В составленной Сыма Цянем биографии Мэнчан-цзюня, циского сановника, жившего на грани IV-III вв. до н. э., сказано: «Когда Мэнчан-цзюнь (т. е. Тянь Вэнь. — К. В.) готовился принять гостя для беседы, то за ширмами обычно располагался сопровождавший его ши. [Он] записывал суть беседы между господином и гостем»[219]. В текстах памятников, сложившихся в V-III вв. до н. э., можно найти еще целый ряд упоминаний о том, как ученики записывали слова своих наставников[220], как придворные писцы записывали понравившиеся правителям высказывания советников[221].