Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Когда я был юношей, я часто слушал записи теноров прошлого, особенно Карузо и Джильи, и это сильно подстегивало мое честолюбие. Слушая Карузо, я всегда восхищаюсь его способностью максимально выкладываться, полностью отдавать себя образу, что бы он ни исполнял. Сила его голоса особенно впечатляла в диапазоне от фа до си-бемоль; а в пении Джильи больше всего привлекает его мягкий, «плавящийся» звук. Юсси Бьёрлинга часто обвиняли в холодности, но ни одна из его записей никогда не оставляла меня равнодушным. Меня всегда вдохновляли королевский звук, элегантная фразировка Бьёрлинга. Мигуэль Флета — мой соотечественник, в нем я особенно ценю темперамент, а в Тито Скипе — утонченность. Записи Аурелиано Пертиле, любимца Tocканини в «Ла Скала» двадцатых годов, примечательны прежде всего современностью его стиля, Пертиле великолепно звучал бы на сцене любого оперного театра сегодня, чего нельзя сказать о большей части его современников.

Хочу подчеркнуть, что пример легендарных певцов прошлого — источник вдохновения, а не страха и зависти. Слушая их записи, ставишь перед собой все новые и новые задачи. Как и в других областях творчества, каждая индивидуальность несет в себе что-то новое, уникальное. Жизнь продолжается, и каждый ищет в ней свой собственный путь.

В 1968 году, когда я дебютировал в «Метрополитен», в том же театре перед публикой впервые предстали два других тенора — Лучано Паваротти и Хайме (Джакомо) Арагаль. В чем-то их голоса похожи — неправдоподобно красивы, у обоих есть особая легкость в верхнем регистре. Лучано стал одним из самых знаменитых теноров нашего времени, в то время как Хайме не снискал того признания, которого он заслуживает. Что касается проблемы соперничества между Паваротти и Доминго, столь активно обсуждаемой сегодня, она существует скорее в умах определенных журналистов и фанатиков, нежели в жизни.

Альфредо Краус и Хосе Каррерас, как и Арагаль,— мои соотечественники. Альфредо — великий стилист, представитель истинного бельканто с несравненными высокими нотами. В Хосе меня восхищает не только красивый голос, но и мужество — он идет своим путем, несмотря на многочисленные попытки диктовать ему, что он должен делать, а чего не должен.

МОИ СЫНОВЬЯ

Я всегда надеялся, что хотя бы один из трех моих сыновей выберет профессию, связанную с театром. Но за последние два-три года желание видеть сыновей служителями искусства значительно поостыло. Что такое наша жизнь? Постоянные странствия, предельно напряженная работа. Лишь бесконечные выдумки журналистов изображают наш мир совсем не таким, каков он есть на самом деле. Так что я уже не мечтаю о театральной карьере для своих сыновей. Если же они будут любить искусство так сильно, что не смогут выбрать себе других способов существования,— тогда другое дело. Конечно, я благодарен судьбе за дар, которым она меня наградила, радуюсь своим творческим успехам, но моя жизнь — сплошная цепь личных жертв, принесенных карьере. Природа наградила меня крепкой, устойчивой психикой и внутренним равновесием, поэтому все, что происходит вокруг— хорошее или плохое,— не в состоянии изменить мой характер, мое отношение к людям. Но где гарантия, что сыновья устроены так же, как я? Кстати, и они, и Марта уже многим пожертвовали ради моей карьеры. Наша профессия может очень пагубно повлиять на людей, которым не хватает стойкости, жизнелюбия; она способна принести им большое разочарование и даже отразиться на психике. Естественно, такого я своим сыновьям не желаю. Мне бы хотелось, чтобы они прожили свою жизнь радостно.