Пластилин

В другой двери француз ножкой бьет, буклей трясет, аптекарю чего-то сказывает. Едут барыню лечить, в комнаты входят светлые, пилюльками красавицу поят, дворового мальчишку в обе руки бьют кулаками пудовыми, у того искры из глаз, из ноздрей сопельки.

В одном присутствии господин ходит важный, при алмазной звезде, плешь свою наклоняет и доклад в собрании делает.

Сапожник усом потряхивает, щеткой играет, молодой щеголь перед ним башмаком вертит, а цветочник из-за сапожника выглядывает, щеголю розу протягивает, а тот нос воротит, задирает: дешева роза, побогаче хочу в цене, к Артамоновой-графине еду, чай там цефлонавскай будем кушать, бубликом шмитовским заедать, пахлавой азизовской прикусывать, попогаю голландскому чуб давать теребить, бел-платочком какашки с волос стирать, да и вместе с ним покрикивать: попка – неумнай, попка – неумнай!

В третьем месте китаец сидит или индус, весь в цветочках маленьких, жабу вяленую ест.

Кругом люди толпятся, пальцами тыкают, детишки по голове китайца бьют и хихикают, бабы испуганно в глаза узкие заглядывают.

Одна-т младенчика придавила, тот – в усмерть посинелый – орет под калошей, вот и кишки из животика хлынули, головенка пополам треснула, а баба на китайца крестится, молодуха рядом ему лыбится. Здоровая, грудастая, – паром вся пышет, на спине у ей – иней, а то и лед блестит глыбами. В лед соломка вморожена, и дед Карп вморожен худенькай вместе с соломкай: лишь бородка торчит и пятка сорок пятого размера. И вморожен дед вместе с кобылкой худой, что размером с деда Карпа.

…Рядом голец у китайца пятак из кармана спер, крендель купленный кушает, петушком красным закусывает, а за то его бьют вожжами, спустив штаны. Только знай себе голец лыбится и китайцу в рот заглядывает…

– Ну, китайца хочу! – жарко закричал Петрович.

Как ведут его во дворец, что от графских звезд снизу доверху весь блестит. Платьями и туфельками премнога шуршит, грациями и поклонами в каждом углу покоряет, а венцом ко всему – летает смычок дирижерский: то мазуркой скачет, а то полонезом плывет.

Шляпу Петрович надел габардиновую, весло к плечу приставил люминивое, и говорит одной красавице в ушло маленькое, бриллиантовое и душистое:

– Слово такое знаю хитрое, век тебе и не снилось, дуреха!

– Что за словушко, Петрушенька? – ах-красавица вся всполошилась. – Не дурное ли, не массонское?

– Приличное, – отвечает Петрович, – к моменту графскому удобное…

А красавица в смеханьи исходится:

– Ну так сказывай, да и быстренько!

Засмеялся здесь Петрович:

– Поначалу интрижку хочу… драму с разгадыванием.

– Ах, государь к нам идет, – побелела графиня и тут же книксен сделала.

Вновь Петрович шляпу поправил, весло приставил и в императора глазами впился.

Тот улыбчиво приветствует Петровича:

– Вот и свиделись с тобой, прост-мужичонка. А знаешь ли ты, что государство наше на тебе одном держится?

– Как не знать! – отрапортовал Петрович. – К тому и приставлены.

– Ну, а жалоба какая есть?

– Все бы хорошо, государь, только беспредметность всякая на местах замучила…

– Что так? – удивился император. – А мы тут музЫкам и стихам предаемся, а нет – так в балет идем, и во всем смысл находим стройный…

– Хорошо вам, – стал завидовать Петрович. – А у нас, бывает, и семечек нету, а о просе и говорить не хочу…

– Ну, так в чем же беспредметность? – не понял намека император.

– А намека и нет никакого, – пояснил Петрович. – все одно: беспредметность…

– Проси чего хочешь, – смекнул тогда Николай, а может, Павел.

– Даже и не знаю чего… А чего в мире есть?

Весело император со свитой переглянулся.

– Да много чего в мире есть…

– Вот бы знать еще про все то, – стал огорчаться Петрович.

– Может, слона тебе дать африканского, – оживился император, потирая белые руки. – Давненько никому я слона не давал.

– Можно и слона, – не стал упорствовать Петрович. – Чего б не взять. Зверь знатный… небось и ростом велик?

– Ну, а как же! – вскричал император и повелел слона того привести.

Ввели слона, он тут же навалил три кучи.

– Китайца бы мне еще да звезду. Китайца за спину пущу, а звездой буду спереди величавиться…

– Дело говоришь! Чтоб знали наших!

Посадили Петровича на слона, звезду прикрепили и отправился Петрович вроде как домой.

Едет он, а дома нету и нету, вроде как и не домой едет, а к намеку какому-то. Люди его в дороге корят, словно в нем много вины, словно не по указке он сверху действует.

– Указка, – говорят, – указкой, а сам должен разумение в голове держать. Вот дали тебе слона, а ты и и рад. Ты распорядиться им не хочешь, как того дело требует…

– Так ведь слон намек имеет, а вы как думали? Кто ж его за просто так даст?

– А намек какой?

– Пока не разобрал. Пока вижу кругом беспредметность.

– Употреби для пользы народной…

– А как?

– Не… Не знаем. – И всякий раз шарахались от него люди в селениях. – Это мы просто корим, на всякий случай. Вдруг продашь слона, а без пользы…

– И где ж ту пользу взять? – не может разобраться Петрович.

Тут и вовсе люди молчат, глазами моргают, а кто-то крикнул:

– На тебе водки пьяной, может интересный станешь! – и наливают.

– Ну и… – снова не может понять Петрович.