Плата кровью

А я — идиот! И я дебил. Да! И потому как дебил конченный буду звонить Мишке с этим кретинским требованием велеть ей впустить меня! Лишь бы впустила! А там я ей всё объясню…

* * *

Дверь была, конечно, закрыта. Алексей на каком-то злом излёте подёргал её, от всей души желая выдернуть ручку — злоба его на себя самого искала хоть такого выхода.

Дверь не открывалась, и железная ручка отрываться от неё не желала. Эх, и почему это не его бывший подъезд! Там вечно случались проблемы с замком, и войти мог любой.

Потыкал в кнопочки. Номер квартиры знал — 58. Но домофон не отвечал.

Молчание.

И ночь.

Может, хоть на звонок ответит? Нет, ну, твою же гвардию! Сел телефон! Ну да, он уже был наполовину разряжен, когда Алексей сдавал его перед выходом. А ни одна падла в штабе, естественно, не озаботилась поставить его на подзарядку! А он и не посмотрел, когда забирал, — не до того было…

Кравченко понимал умом, что не прав и не справедлив. Вот в штабе, должно было быть дело до зарядки его телефона кому-то кроме него самого? Но злость буквально рвала его изнутри, хотелось выплеснуть её. Еле удержался, чтобы не шарахнуть по двери подъезда ногой. Смысла нет — открывается всё равно наружу, а грохот посреди ночи в этом обученном опасностям городе переполошит весь дом…

Он опустился на корточки. Вот же, м-мать, как мальчишка!

Вспомнилось, как когда-то в Брянске, в десятом классе, была у него любовь школьная. Ну, или то, что принято так романтично называть. На самом деле — всего лишь неизбежный, природно заложенный процесс обучения подростков несложному, в общем, искусству обращаться с собственными гормонами.

Вернее, он-то сам ничему не учился. Ему просто хотелось влюбиться в девочку со всей дури распираемого юными гормонами организма. Ну а девочка училась своему, женскому, искусству — как управлять влюблённым парнем и собою, чтобы держать его при себе. Но, не отдаваясь до срока. До замужества.

Смешно и мило. Но когда-то, тоже зимой, он так же сидел возле закрывшейся за ней двери её квартиры и ей-богу! — хотел досидеть так до утра, чтобы утром первым встретить её и обрадовать! Собою, ага! Или папку её… Но в тот вечер девочка как раз дала ему понять, что буквально в эти выходные всё будет, когда родители уедут на дачу. И он внутренне подпрыгивал от радости в предвкушении. Какой там дом! Нет, верный рыцарь будет ждать её здесь!

Потом всё же хватило ума отправиться домой. Но была уже глубокая ночь, троллейбусы не ходили, и он фактически с улицы Дуки побежал к себе в Новый городок. Да ещё было бы не бежать — декабрь стоял жёсткий, и просто идти пешком было довольно зябко. А главное — сил было до фигища, гормоны требовали подвигов, организм молодой. Да чего там и бежать-то было — 12 километров! Он и не знал ещё, что когда-нибудь по шесть километров только на зарядке утренней пробегать будет…

От этого детского воспоминания нынешняя злость куда-то ушла. Ладно, всё это — вечные игры между мальчиками и девочками. В конце концов всё к лучшему. Вон, в больнице Ирка мается. В Москве вообще жена. Чёрт, да! Светка, дети. Взрослый же ты уже мужик, Лёшка! Скоро сороковник треснет. А ты сидишь у подъезда девчонки, как тот десятиклассник. Только тот тогда радовался, получив поцелуй и погладив грудь девушки через дублёнку. А ты тут страдаешь, потому что сам с девушкой расплевался. Глупо как…

Что ж, опять зима, опять не ходит транспорт, значит, опять пробежимся. Хотя с его покоцанной ногой… Но даже такси не вызвать — нет заряда в телефоне. Всё глупо…

Он уже поднялся на ноги, как звук шагов заставил его замереть. Знакомый звук! Нет, не знакомый, шаги как шаги. Что она — хромая, что ли? Но в том, что это идёт Настя, он почему-то не сомневался. Сейчас выйдет из-за угла и…

Но откуда ей тут взяться? Он же сам видел в зеркало машины, как она пошла с улицы во двор!

Однако это была действительно Настя. С пакетом в руке. В своей этой милой меховой шапочке, в красной пуховой куртке, которая отчего-то не полнила её, а делала вдвойне изящнее. Что это она, где это она ходила?

Анастасия, казалось, не удивилась ему, стоящему возле её подъезда. Лишь чуть наклонила голову, остановившись, глядя чуть искоса и исподлобья. Но всё равно — видно было, как лицо её просветлело. И это обдало Алексея каким-то уютным, ласковым, как её ладошки, теплом.

Он сглотнул и сказал — и опять не то, что хотел:

— Я это… подумал, что надо было проводить. А то ночь, темно…

Настя улыбнулась. Ну да, подумал он, что за глупость опять пролепетал — а ночью что, светло должно быть?

— Спасибо, — проговорила она нараспев. — А я тут вспомнила, что в доме ничего нет, утром даже бутерброда не будет. Зашла вот в магазин, взяла молока, хлеба…