Плата за молчание

Не замечая бушующих в зале страстей, этот свидетель с прежней уверенностью, не жалея красок, описывает свои наблюдения, сделанные им 11 апреля 1957 года. Он так убежден в своей правоте, что приветливо улыбается доктору Гроссу, когда тот спрашивает у председательствующего разрешения задать свидетелю несколько вопросов.

- Господин Ровэдер, вы только что говорили, будто видели, как над позолоченной прелестными солнечными лучами крышей Рорбахов рельефно выделялись темные клубы дыма.

Ровэдер складывает на животе руки и улыбается еще шире:

- Да, разумеется, господин защитник. Не свети солнце так ярко, я наверняка не обратил бы внимания на этот дым. Я как раз только что встал и посмотрел, какая погода. Доктор Гросс, кинув взгляд на свои записи, спрашивает:

- Помните ли вы, в котором часу это было?

- Помню, помню, господин защитник. Было ровно пять. Именно в это время я всегда забираю доставленное с фермы молоко.

- Вы, значит, не допускаете, что это могло быть позднее?

- Исключено, господин адвокат! Сколько я держу лавку, бидоны с молоком мне всегда привозят в пять часов.

- Да-да. Вы ведь и на прошлом процессе подтвердили эти показания под присягой.

- Я и тогда говорил все, как было.

- Ха, господин Ровэдер! Но что вы скажете, если я докажу вам, что 11 апреля 1957 года солнце взошло только в 5.43 и что в пять часов еще царила кромешная тьма, в которой вы вообще не могли разглядеть никакого дыма?

- Это неправда! Я видел солнце и дым! - багровея, кричит Ровэдер.

Двое приглашенных защитником метеорологов подтверждают, что в Мюнстере солнце ежегодно в это время восходит в 5.43. Председательствующий достает из кармана блокнот-календарь и отыскивает листок с 11 апреля.

- Восход солнца - 5.43, - говорит он и качает головой.

Так час за часом разворачивается на протяжении четырех дней судебный спектакль с участием 12 свидетелей. Для обвинения все, что они говорят, бесполезно. Они сообщают мнения, взгляды, где-то услышанные разговоры об убийстве, они не сообщают только одного - фактов. Немногие свидетели, дававшие на первом процессе конкретные показания о тех или иных событиях, сейчас либо запутываются при перекрестном допросе защитника в противоречиях, либо изобличаются другими свидетелями во лжи и нарушении присяги.

Однако самая трудная задача для доктора Гросса еще впереди - это атака на экспертное заключение, данное на первом процессе. Гросс знает, что профессор Шпехт, признанный прокуратурой корифей, будет отстаивать здесь свою репутацию ученого и не отступит ни на шаг от своих позиций, пока каждая его ошибка не будет неопровержимо и наглядно доказана. Но хуже всего то, что вместе с репутацией Шпехта на карту ставится и репутация всей западногерманской юстиции, а значит, прокуратура и суд будут всячески поддерживать профессора. Первым адвокат приглашает на свидетельское место профессора Кайзера, тем самым сразу пуская в ход самое тяжелое из своих орудий.

- Господин профессор, - обращается он к хорошо сохранившемуся темноволосому ученому. - Недавно мне довелось слышать одно ваше высказывание. Вы заявили: «Если бы кто-нибудь из моих докторантов представил мне такое экспертное заключение, какое дал на первом процессе по делу Рорбах профессор Шпехт, я дал бы этому докторанту по уху и вышвырнул его вон». Вы придерживаетесь этого мнения и сейчас, господин профессор?

Неловкая тишина в зале. Ни шороха, ни вздоха. Все ждут ответа, не сводя глаз со скамьи, где среди других свидетелей сидит неподвижный, внешне невозмутимый профессор Шпехт. В глазах публики авторитет его подорван уже самим вопросом адвоката.

Явно не ожидавший этого вопроса, профессор Кайзер снимает роговые очки и растерянно смотрит на председательствующего. Тот приходит ему на помощь:

- Мы сформулируем вопрос несколько иначе: считаете ли вы, господин профессор, заключение вашего коллеги Шпехта правильным или ошибочным?

Снова тишина. Доктор Гросс нервно вертит свой серебряный карандаш. От ответа профессора зависит исход процесса. Если Кайзер из чувства коллегиальности смягчит сейчас свой отзыв, Шпехт получит моральное преимущество.

- Я выражусь осторожнее, - нерешительно начинает ученый. - Мое высказывание относилось только к экспертизе, но не к ее автору. Здесь я предпочел бы облечь свой ответ в другую форму. Содержание его, однако, остается прежним.

При всей своей сдержанности ответ этот уничтожителей для профессора Шпехта. Люди в зрительном зале и миллионы читателей газет не слишком интересуются сутью научных разногласий, дискуссий профессоров о сульфате таллия, звездных волосках или спорах трюфеля. В этом они мало что понимают. Их увлекает лишь сам судебный скандал - то, что один профессор мысленно дает другому по уху.