Плата за одиночество

– Только с оговоркой, что я могу использовать то, что ты мне расскажешь, без указания источника, – попытался он выторговать условия.

Но меня это не устраивало.

– Нет, не можешь. Если ты где-нибудь про это заикнешься, то вопрос об источнике не останется вопросом, так как никто, кроме меня, сказать этого не смог бы, – пояснила я.

– Тогда просто использовать в расследовании? – предложил он. – Никому не сообщая, что знаю. Я уверен, ты хочешь сказать что-то важное по этому делу. Иметь информацию и не иметь возможности ее использовать – это, знаешь ли, извращенное жестокое издевательство над моей психикой.

– Хорошо, использовать можешь, – неуверенно согласилась я. – Но должна предупредить, я не представляю, что из моего рассказа можно взять в ваше дело по продавщицам наш… магазина иноры Эберхардт.

Я чуть было не сказала по привычке «нашего», но быстро поправилась. Рудольф это отметил чуть насмешливым взглядом, но промолчал. Лишь принял важный вид и пробормотал положенные слова клятвы. Не магической, к сожалению. Я подумала, не стребовать ли с него и такую, потом решила, что это будет чересчур. Дело-то совсем не государственное.

– Я тебя слушаю, – напомнил он о своем присутствии.

Я ему все рассказала. О загадочном разговоре между инорой Эберхардт и Эдди. О том, что я заменила крем, сделанный ею для иноры, которую посчитала своей матерью, так как боялась, что данное изделие может причинить той существенный вред. «Нет шантажиста – нет проблемы». И слова Регины о том, что если бы инора Эберхардт убивала своих клиенток, то скрыть это было бы никак нельзя, меня совсем не убедили.

– Ты заменила крем? – В голосе его звучало искреннее возмущение. – Но зачем?

– Я была уверена, что спасаю свою мать от неизвестной угрозы, – смущенно пояснила я. – Не могла же я спокойно смотреть, как ей пытаются причинить вред? Я же не знала тогда, что ошибаюсь.

– То есть если бы ты не считала эту инору своей матерью, то могла бы спокойно смотреть, как она помирает в муках? – ехидно спросил Рудольф.

– А что, действительно от этого крема умирают? – испуганно спросила я.

– Я о таком ни разу не слышал, – остудил он меня. – Сама подумай, может ли быть замешан в чем-то противозаконном поставщик Королевского двора? Знаешь, как их проверяют?

– Но как же? А орочьи зелья? – удивилась я. – Ты же сам говорил, что торговля ими незаконна.

– На торговлю некоторыми зельями давно снисходительно смотрят, – пояснил он мне. – Я думаю, будут по ним менять закон в угоду родственникам жены наследника. Я о тех, что с орочьей стороны. Об этом уже пару месяцев слухи ходят, так что скоро услышим об изменениях. Честно говоря, это давно пора было сделать, чтобы такие, как инора Эберхардт, не чувствовали себя нарушителями, а у таких, как инор Хофмайстер, не появлялось желания торговать чем-то по-настоящему убойным, понимаешь?

– Но тогда о чем они говорили? – запротестовала я. – Я же своими ушами слышала «Нет шантажиста – нет проблемы»!

– Если бы ты была уверена, что там что-то смертельное, то пошла бы в Сыск, так?

Я нехотя кивнула. Но вся проблема как раз в том, что уверенной я не была, хотя фраза звучала достаточно красноречиво, но ни инора Эберхардт, ни Эдди не выглядели людьми, готовыми принести в жертву другого человека ради собственной прибыли. Впрочем, их обоих я совсем не знала…

– Не переживай. Дашь мне крем на анализ, и мы узнаем, что там было, – оптимистично сказал Рудольф. – Уверен, ничего смертельного там нет.

– Боюсь, мы этого не узнаем.

– Почему?

– Я его выбросила.

– А там, куда ты выбросила, поскрести нельзя? – заинтересовался он.

– Я все промыла.

В глаза ему я не смотрела. Но чувствовала себя при этом ужасно. Второй раз за этот день он мне показал, насколько я глупа – не умею анализировать, не сохраняю то, что могло помочь при расследовании. Да и вообще, ни в чем, совсем ни в чем не разбираюсь.

– Не расстраивайся, – неожиданно сказал Рудольф. – Ты хотела, чтобы было как лучше. А если ты чего и не знаешь, так это нормально. Я тоже не родился со знанием всего и всех в голове.

Не родился, да, но в моем возрасте такой глупости не сделал бы. У него были мама и папа, которые его учили и наставляли в этой жизни, а мое воспитание переложили на монахинь из приюта, чтобы ничего не мешало торговле. Я почувствовала, как глаза защипало. Почему-то мне стало ужасно обидно, что меня променяли на ублажение богатеньких инор. И не просто променяли, а напрочь вычеркнули из собственной жизни, как будто меня в ней никогда не было.

– Штеффи, ну что ты? – забеспокоился Рудольф. – Все хорошо. Будет, по крайней мере.

Он накрыл мою руку своей и успокаивающе пожал.

– Да, будет, – ответила я и убрала руку. – Потом когда-нибудь.

Остаток ужина прошел в почти полном молчании. Мне больше ни о чем не хотелось говорить. Рудольф пытался обсуждать другие темы, но мне они сейчас казались неинтересны, а отвечать из вежливости я не привыкла. Вечер затянулся, и хотя все было очень вкусно, есть мне уже не хотелось, и я ждала лишь одного – когда мы отсюда уйдем.