Платиновый обруч

Когда Варежкин в обнимку с хозяином дома вышел из кабинета, гости уже разошлись. Из гостиной выпорхнуло милое созданьице со вздернутым носиком и пролепетало:

— Значит, завтра в двенадцать я тебя жду.

Варежкин утвердительно кивнул, затем подрулил к Катрин и поцеловал ее в макушку. После чего облобызал достопочтенную Терезу Аркадьевну и, вытирая одной рукой губы, другой похлопал по плечу сухопарого хозяина дома, проговорил по слогам: «А… р-ри-видерчи!» — и удалился.

Радость распирала Варежкина. Улица ходила ходуном. Фонари стукались лбами друг о друга, кошки шарахались по подворотням, дома отвешивали Варежкину поклоны, деревья плотнее смыкали ряды, звезды подмигивали. Варежкин, счастливый и окрыленный, шествовал по улицам родного города, распевая во все горло: «Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить». Он попытался петь еще громче, но что-то мешало ему. Савелий сообразил: галстук. Он тут же его сорвал и, приплясывая, выбросил в мусорник.

В заключение Варежкин остановил машину, вальяжно развалился на заднем сиденье и на вопрос: «Куда едем?» — выдохнул:

— К цыганам!

«Что-то знобко и сыро…» — подумал Варежкин и с трудом продрал глаза. Солнце уже входило в раж.

Савелий сидел, прислонившись к сосенке, отчего спина сделалась деревянной и чужой. «Куда ж это меня занесло?» — зашевелилось в опухшем сознании Варежкина.

Он огляделся. Вокруг безмолвствовал лес. Савелий попытался встать, но пронизывающая головная боль повергла его на место. Ощупав голову и убедившись, что она на месте, что руки и ноги целы, Варежкин воспрянул духом.

«Целы ли деньги?» — забеспокоился он и полез во внутренний карман, откуда извлек бумажник и конверт.

Остаток денег был при нем. В конверте оказался ордер.

Варежкин стал с трудом вспоминать минувшее. Картины прояснялись, но до чеканной формы не дозревали.

«Потом разберемся», — решил Варежкин и, преодолевая серьезные неполадки в организме, медленно побрел на просвет в деревьях. Шоссе оказалось совсем близко, что влило в Варежкина новые жизненные соки.

«Эх, добраться бы до каморки, а там…» — размечтался Варежкин.

А там его уже спозаранку ждали.

У Варежкина полезли из орбит глаза, когда он увидел сидящего на кушетке мужчину, который спокойно чистил картошку.

— Выпучивай глаза, выпучивай — сказал незнакомец, продолжая чистить картошку.

— А кто вы, собственно, такой будете и что делаете тут, в моем официальном доме? — набычившись и с угрозой в голосе произнес Варежкин.

Незнакомец продолжал невозмутимо заниматься прежним делом.

— Я, кажется, вас спрашиваю? — Варежкин надвигался на сидящего.

— Садись, Варежкин, и посмотри хорошенько в зеркало, — незнакомец достал карманное зеркальце и протянул Варежкину, — а потом посмотри хорошенько на меня и не грохнись в обморок. Я за водой не побегу.

Варежкин сел. «Уж не брат ли единоутробный? — сделал предположение Варежкин. — Такое в индийских фильмах бывает».

— Не пугайся, я — не привидение, я тоже Савелий Степанович Варежкин. Я — твой двойник. — Незнакомец бросил картофелину в ведро и положил нож. — Скоро двенадцать. Тебе надо вызывать машину.

— Какую машину?

— Ту, в которую сядет Катрин, с которой ты отправишься писать ее портрет в свою новую мастерскую, а в недалеком будущем — в свадебное путешествие, которая наплодит тебе детей, поможет написать картину «Гнев Провидца» и будет вить из тебя веревки. Но это начнется в двенадцать часов, когда сутки распадутся надвое, как распались и мы с тобой, там, за Магнитной Стеной, вчера после полуночи.

— Какой двойник? Какие двенадцать часов? Какая стена? Я — есмь Варежкин, а не самозванец. Я сейчас позову Мефодьича. Он-то сразу укажет, кто есть кто! — распалялся Варежкин.

— Не надо старика понапрасну беспокоить. Я тебе объясню все, что произошло вчера после полуночи. Нас раздвоили. Тебя отпустили восвояси. Ты спокойно прошел сквозь Стену и очутился здесь. Ты — это я, но с одним «но». Ты — ремесленник. Ты сможешь писать картины, но дара фантазии у тебя нет. Ты — прилежный копиист. Тебе не важно, что писать и для кого. Ты сделаешь все, что тебе скажут, но не более. Ты не увидишь звезду, впаянную в кусок льда. Ты не сможешь постичь суть предмета, разъять его и создать нечто новое, неведомое, но такое же реальное, как этот стол, это ведро, этот свет за окном. Не ты в этом виноват. Тебя таким выпустили оттуда — из-за Стены.

— Допустим, что все, что ты говоришь, — правда. Но ты как очутился здесь?

— Ты помнишь мальчика? Если бы не он, ты бы никогда не увидел меня здесь. Это он вывел меня.

— Но как?

— Его доброта, его сострадание оказались сильнее их чудовищных приборов. Энергия его доброты и сострадания проплавили ход в Стене, нарушили взаимосвязь частиц поля. Он оказался сильнее их.

— Но где же он?

Дверь открылась, и на пороге появилась Сухарева со своим сыном.

— Вот мы и пришли. — Карина зашла, взглянула на оторопевшего Варежкина и сказала: — Иди, Савелий Самозванец. Тебя заждались. Скоро двенадцать.

Самозванец нелепо попятился к двери и выскочил в коридор.

— Савушка, где у тебя тряпки? — спросила Карина.

— Где-то в углу валяются.