Платон и Дарья

В десять утра автомобиль выскочил на плоскогорье. В середине лощины раскинулось заново отстроенное село. Людей на улице почти не было видно – попрятались от жары. На горе высилась серая церковь, построенная в позднем классическом стиле. Вернее, то, что от нее осталось. Теперь в ней размещался, склад. Рядом с ней из-под земли бил незамерзающий прозрачный родник, звонко убегавший вниз по глубокому оврагу. Родник пробился сразу же после того, как на купол установили крест. Позади церкви виднелись остатки Старого Хутора. Взору отца и сына предстали несколько разбитых срубов и одинокий столб от ворот Чернавиных. А там, где раньше были поля казаков, теперь росла колхозная пшеница. Желтое поле разделяла пополам грунтовая дорога, уходящая далеко за горизонт. Между лесом и хутором протекала узкая река. На высоком берегу высился грациозный серо-белый утес. Он был красив и загадочен. Обугленные остатки домов и стропил говорили о прокатившейся здесь Гражданской войне.

– Здесь остановись, Павел, – приглушенно попросил отец и, прищурив глаза, посмотрел на плоскогорье, словно что-то припоминая.

Скрипнули тормоза, Перелыгины вышли из автомобиля. Горячий ветер принес горький запах полыни, в воздух поднялось белое облако из одуванчиков. От жары тело Платона отяжелело.

Встав лицом к поруганной церкви, отец, перекрестившись, возвысил голос:

– Простите меня, братцы. Я вас всех помню, никогда не забуду. Вы настоящими были казаками.

Павел удивленно спросил отца:

– Какие казаки, отец? Ты мне ничего об этом не рассказывал.

– Не рассказывал, значит, так нужно было. Меньше знаешь – лучше спать будешь. Принеси-ка мне сверток из автомобиля, – понизил голос отец.

Павел принес длинный сверток. Старик развернул его, достал старую шашку с потертой рукоятью и серую поношенную папаху, которую тут же натянул на голову Павла.

– Повторяй за мной слова казачьей присяги. Я, Перелыгин Павел Платонович, клянусь честью казака перед Богом…верно служить, не щадя живота своего до последней капли крови…обещаю быть честным, храбрым, и не нарушать своей клятвы…в чем мне поможет мне Бог…

Платон слово в слово повторил за отцом клятву. Отец, протянул шашку, лежащую на его крепких ладонях и строгим голосом, не допускающим никаких возражений, сказал:

– Целуй!

– Я тебя не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?

Павел, смутившись, недоуменно уставился на отца, но спорить, не стал. Он взял в руки шашку изумительной работы и прикоснулся губами к отполированному металлу.

– Мы от казаков повелись, Павел. По казачьей традиции я должен передать тебе свою шашку, – сказал отец.

– Хорошо, отец, – растерянно произнес Павел.

– Теперь ты стал казаком. Я все же надеюсь, что когда-нибудь еще возродится казачество. Дух казачий не может погибнуть. Только будет ли оно таким, каким было? Если я не доживу до этого времени – ты доживешь, – сказал отец и немного помолчав, тихо добавил, – Принеси крест и лопату из багажника.

Павел вытащил из автомобиля лопату, деревянный крест с мраморной табличкой и медленно прочитал:

– Казакам, отдавшим жизнь за веру и отечество. Мне кажется, девиз звучал иначе. За веру, за царя и отечество.

– Увы, казаки за царя сражаться не стали.

Они установили крест и обложили его камнями.

– Деревянный – сгниет быстро.

– Если устоит – ты заменишь, – старый казак вытер пот со лба ладонью. – Спите спокойно казаки. Поехали на утес, Павел.

Автомобиль проскочил через новое село и остановился на крутом берегу реки, где сплелся ковер из засохших ромашек. Трава на утесе почти выгорела от долгой засухи. Отец с сыном, хлопнув дверьми, вышли из автомобиля.

– Какая красота, отец! –  с нескрываемым восхищением сказал Павел, стоя на утесе.

– На реке вся жизнь казаков прошла. Молодежь любила коротать часы на утесе. Иногда здесь часами просиживали до самого рассвета.

– Как же здесь хорошо.

– Почти пятьдесят лет прошло, а все осталось, как было. И эти две сосны на утесе тоже росли. Только этой беседки не было – произнес отец и с сожалением добавил – Но здесь нет главного. Нет казачьего хутора и нет казаков, которые тут жили.

Он провел рукой по шершавому стволу дерева.

– Выросли барышни – даже не узнаешь. Пойдем к реке, умоемся после дороги.

– Пошли.

– Иди впереди, я за тобой тихонечко пойду.

Старик осторожно спустился к реке и остановился на самом краю берега. Вода не приносила прохлады, она была как парное молоко. Тихое течение было незаметным. В ровной глади реки как в зеркале отражалось небо и солнце. По гранитным камням утеса мельтешили солнечные блики. Вдруг перед глазами Платона одна за другой начали вставать картины из далекой юности. За несколько секунд одним мигом пролетела прошлая жизнь в Старом Хуторе. Ему вспомнились голосистые девки, чубатые молодцы, бородатые деды и, конечно же, его любимая Дарья. Ее образ то и дело всплывал перед думным взором казака. Она явилась ему настолько явственно, что он даже вскрикнул:

– Дарья!

– Какая Дарья? – Павел опять недоуменно поглядел на отца.

Платон Семенович достал из кармана письмо, подал Павлу: