Вышел из буерачка, тропкой через солончаковый бугор направился прямо на огород сестры. Шел и вспоминал свое приключение в Ясиновке — будто в пекле побывал и благополучно выбрался. Ему казалось, что он совершил что-то неслыханно дерзкое. Постепенно успокаиваясь, он стал давать трезвую оценку некоторым событиям.
Эмма… А ведь он действительно любил ее. Однажды в какую-то минуту чуть было не поддался на ее уговоры и не перешел к ней совсем. Хватило ума как-то отбиться… Уж больно она настойчиво стала об этом говорить и где-то переборщила, опротивела… Он познакомился с ней в железнодорожной больнице. Она — врач. Так внимательно, так обходительно она с ним тогда обращалась, так ласково прикасалась к его телу, выстукивая и выслушивая, что Платон, когда она закрывала ему бюллетень, не удержался и сказал с искренним сожалением:
— Жаль, мне так понравилось у вас лечиться.
— Ну что ж… Мы можем продолжить. Я с удовольствием приму вас у себя дома.
Платона тогда даже в жар бросило: вот не ожидал! И в тот же вечер, прихватив с собой гостинцев, бутылку вина, явился к ней «на прием»…
«Сука…» — выругался Платон, ступая на обросший колючим «перчиком» огород сестры.
14
Мать с Танюшкой, рассыпав пшеницу прямо на клеенку, сидели с двух сторон стола, перебирали ее по зернышку, освобождая от горелых, черных, как мышиный помет, зерен, а Васька, оседлав перевернутую табуретку, хекая, толок в ступе кукурузу на муку и крупу. Алешка отдыхал. Как мужчина, он работал с Васькой на переменку — толок зерно.
Ступу одолжили у соседей Симаковых на очень короткое время, и поэтому надо было торопиться. «Самим нужна», — сказала Ваське бабка Марина, когда он выкатывал ступу из ихнего сарая. Ступу эту — необработанную заготовку для снаряда — Симаковы мужики притащили с Путиловского завода. Ступа была тяжелой, Ваське не поднять, поэтому он катил ее, пиная ногой, а Алешка нес, взвалив на плечо, толкач — железную сапожную лапу.
— Вот это немецкая техника! — издевался Васька над «мельницей». — Сама мелет и молотит, пирожки сама печет!
— А ты что ж, ждал, что немцы будут об тебе заботиться? — заметила мать.
— Я ничего не ждал! — сердито сказал Васька. — Это Симаковы ждали. Павка Симаков, двоюродный ихний, все восторгался: у него техника, у него бензин в таблетках! А оказалось — чепуха, никаких таблеток. «Вот восстановят дорогу, начнут ходить поезда, сразу всего навезут!» Навезли! Видел вчера на нашей станции — сплошные пушки, да танки, да ящики со снарядами. А паровозики у них! Смех один! Маленькие, меньше нашей «овечки», будто игрушечные. Нет, все равно говорит: «Они маленькие, да удаленькие: сильные и экономичные». Откуда там у него сила возьмется? Если наш «ФД» сильный, так оно каждому видно, что это машина! А то…
— Так ты вчера аж на станции был? — удивилась мать. — Ох, доходишься! Там же постоянные облавы. Арестуют — где тебя потом шукать? За каким вот делом ходил?
— Так у него ж там невеста новая объявилась, — сказала Танюшка ехидно.
— Невеста? Какая еще невеста? — удивилась мать. — А Мальцеву куда? То жить без нее не мог, а теперь…
— Так Мальцевой же нет, — ехидничала сестра.
— Значит, с глаз долой — из сердца вон? — покачала мать головой. — А я-то думаю: что это он зачастил на тот поселок?
— Да слушайте вы ее больше, — зарделся Васька. — Трепушка такая…
— Ага, «трепушка»! — не сдавалась сестра. — Сам же хвастался Ивану Костину: «Во, познакомился с дивчиной! Влюбился — по самые уши! Галя Малыгина, из десятого класса железнодорожной школы». Это когда они еще в военкомате работали. Ну? Скажешь, неправда?
— Неправда, — не очень уверенно сказал Васька и пригрозил: — Будешь трепаться — язык отрежу.
— Ой, боялась я тебя! А еще он сказал Ивану: «Скромненькая, даже целоваться не умеет». Ну, не говорил, скажешь?
Покраснел Васька до ушей, бросил толкач в ступу, вскочил.
— Ну-ну, — остановила его мать. — А ты слышала — будто не слышала, не все говори, — не одобрила она Танюшкину болтливость, и та недовольно надула губы, опустила свои длинные черные ресницы.
— Да ничего я такого не говорил, — зачем-то оправдывался Васька. — А ходил я к ребятам… Хоть новости какие узнать…
— За те новости расстреливают, — предупредила мать.
— Так что же теперь, сидеть сложа лапки?
— Лучше бы в поле сходил да лишний мешок кукурузы принес.
— Ну вот, опять вы…
— Да, опять! — Голос у матери построжал: — Ты и тогда артачился, когда на элеватор идти: «Не пойду грабить!» А че грабить? Горело ведь добро. И если бы не настояла да сама не пошла, что бы сейчас ели? А люди не дураки: нахватали мешками да тачками навозили, и не такой гари, как мы, а чистенькой. Теперь им зима будет в спину. А у нас? Прикинула: если до Нового года дотянем, хорошо. Пока есть в поле кой-что — надо подзапастись. Симаковы говорили: за дальним мостком еще и кукуруза стоит, и бурак, и картошка… Люди не сидят, и нам надо подумать об себе. Завтра дождь не дождь — все пойдем. Когда ляжет снег да мороз землю сковает — тогда уже поздно будет.