Плавающая Евразия

Давлятов чертыхнулся, повесил трубку, затем снова снял, чтобы накрутить вокруг диска номер, который подсказал ему телеробот: 33 - 22 02.

- Академик Златоуст слушает, - послышался на том конце провода голос человека, только что проглотившего кровавый бифштекс, но еще наслаждающегося вкусом мяса во рту, отчего голос его казался сочным, но и не совсем ясным.

- Товарищ Златоуст? - удивился Давлятов.

- Да?! Да?! - подбодрил его Златоуст. - Это гражданин Салих. Рад вас слышать... Что случилось? Я вас весь вечер прождал.., в назначенном месте...

- Я это место не вспомнил... - не своим, хриплым голосом сказал Давлятов и почему-то снова подул в трубку. - Алло?

- Ах, не вспомнили! Как жаль! Третий столик справа в ресторане "Звезда Востока". Вспомнили теперь? Ах вы такой-сякой, - слегка добродушно пожурил его Златоуст.

- Мне место нужно в Хантемировском кладбище, - неожиданно для себя выпалил Давлятов. - На участке, где покоятся министры, академики...

На том конце провода отчетливо прослушивалась тяжелая пауза, словно вместо сочного вкуса мяса во рту Златоуст ощутил горечь желчи и поперхнулся.

- А вы, гражданин Салих, не потеряли чувство юмора в эти сумасшедшие дни - похвально! - с досадой проговорил Златоуст. - Никогда бы не поверил, что вам, потустороннему человеку... в потустороннем мире было спокойно лежать рядом с министрами и академиками. Никогда бы не поверил! Будьте здоровы! - И тот конец провода донес до уха Давлятова короткие гудки.

"Пропесочил", - усмехнулся Давлятов, но тут же наполнился гневом. Захотелось сказать ему в лицо... в ухо все, что думал Давлятов о Хантемировском кладбище, об академике, сейсмонауке и прочее, прочее критическое, либеральное, чему научился в то короткое, но яркое время, когда сочинял для альманаха "Белая медведица". Но вместо Златоуста ему проскрипел на ухо тот самый робот, нудный и леденящий: "Гражданин/ка/, если ты/вы/..."

- Если мы, вы, они... - передразнил его Давлятов и повесил трубку. Кстати, сделал это вовремя, ибо очередь, собравшаяся у кабины, уже желая выдворить его оттуда силой, угрожающе постукивала по стеклу.

Давлятов выскочил прямо на очередь, которая от неожиданности отпрянула, и заторопился к открывшемуся недалеко проспекту.

Страшное ощущение непричастности охватило его. Неужто, подумалось Давлятову, все это из-за того, что не мчится он сейчас в дрезине по сырым тоннелям, со стальной каской на голове, направляя луч фонаря на округлые поверхности, затянутые трубами и кабелями, желая обнаружить трещину от давления или смещения земли, зловещий вестник предсказанного... катастрофического...

С каждым днем все заметно нагнеталось... и уже близко к тому последнему, предсказанному сроку... "...но не позже тридцати дней...", толпы, собирающиеся на открытых пространствах в один и тот же час, редели, излучая все более слабые и слабые дозы электрического поля страха...

И не оттого, что все меньше шахградцев верило в роковой день, устремлялись они теперь подальше, в еще не тронутые сентябрьским духом, зеленые местечки за городом - Кумчан, Данган, Ичмуллу, где за последнюю неделю натянули, подняли, надули палаточный городок на пятьдесят тысяч семей, и еще ехали и ехали мимо милицейских постов... Градосовет в первый день решил было выселить палаткожителей, не имеющих на такое жительство разрешения, но Адамбаев вовремя вспомнил, что за чертой Шахграда его власть кончается, и передал дело о незаконном заселении зеленых местечек в облсовет, который оказался, в свою очередь, не таким волевым, собранным... под стать своим ленивым, полусонным владениям; словом, по сей день не решили, что делать с палаточным Шахградом.

В этот вечер праздношатающийся Давлятов решил переждать десять часов не у себя в квартале, а в Большом сквере. Еще задолго до этого часа он занял место на скамейке и стал смотреть на прохожих - в упор и вызывающе, чтобы скрыть смущение. Он бы, конечно, успел доехать до дому, чтобы переждать интригующий час вместе с Анной Ермиловной, Мелисом в кругу знакомых, с которыми всегда легче.

"Но пусть они выяснят все с Мелисом до моего прихода. Не хочу иметь к этому отношения", - думал Давлятов.

Он заметил новую странность в поведении шахградцев. Напряжение, возраставшее изо дня в день, выработало в них обманчивую реакцию. Они научились скрывать страх друг перед другом, и теперь замкнутые, бескровные лица-маски, на которых не мелькало ничего искреннего - ни удивления, ни досады, выдавали в них людей опустошенных, изломанных, не живущих, а играющих отведенные им роли в этом многочасовом спектакле.