Плаванье к Небесному Кремлю

Однако курить махорку в Доме творчества писателей было немыслимо. Что делать? В то время продавались пустые гильзы. Я покупала их и махорку в пачках. Даниил набивал эти гильзы махоркой. И они складывались в коробку от дорогих сигарет. И вот мы сидим в холле вдвоем. Даниил курит махорочную «сигарету». Мимо проходят какие-то писательские дамы, и я слышу, как одна говорит другой: «Какой прекрасный табак!».

В 1958 году уже стали издавать Леонида Андреева. Право наследования давно кончилось, но мы через Союз писателей выхлопотали Даниилу персональную пенсию и гонорар за книжечку рассказов отца. Очень многое делала для нас Шурочка, первая Данина жена. А по инстанциям ходила я.

Мы получили деньги весной 58-го года, сорок тысяч. Их хватило на последний год жизни Даниила. Теперь можно было обвенчаться. И мы купили, наконец, самые дешевые, тоненькие кольца. Нас венчал протоиерей Николай Голубцов, замечательный священник. Он служил в храме Ризоположения, изумительной церкви XVII века в Выставочном переулке.

А потом мы отправились в то самое свадебное путешествие на пароходе, о котором я говорила в начале книги. Летом 1958 года мы уехали под Переславль-Залесский недалеко от Плещеева озера, в деревню Виськово. Из Виськова Даниил даже ходил один в Переславль за хлебом. В Переславле находится монастырь Даниила Переславского, в честь которого крещен Даниил. Мы всегда были легки на подъем. Даниил даже тогда очень любил ходить и еще мог это расстояние километра в два одолеть. И мы с ним пошли однажды к тому монастырю. Он был занят воинской частью. Нас очень строго и неприязненно осмотрели вахтенные, конечно, о том, чтобы попасть внутрь, и речи быть не могло. Мы увидели только остатки облупленных фресок в воротах монастыря. И лишь часть лика с удивительными глазами смотрела на нас.

В деревне не было электричества. И это при «полной электрификации страны» совсем недалеко от Москвы. По вечерам зажигали керосиновые лампы, и готовила я на керосинке. В одно из пребываний Даниила в больнице медсестра сказала мне: «Если Вы будете вызывать неотложку и рассчитывать на нее при тех сердечных приступах, которые у него будут неминуемо и часто, через неделю его не станет. Давайте-ка я Вас научу делать уколы. Если будете сами колоть, как только ему становится плохо, сколько-то он проживет».

Она учила меня делать уколы в подушку. И вот когда мы попали в Виськово, выпало мне сделать самый первый укол. Даниил сказал:

— Листик, мне плохо, нужен укол.

Я вскипятила на керосинке шприц и иголку, набрала лекарство, как мне показывали, протерла руку спиртом и уколола первый раз в жизни живого человека и еще какого — любимого. Уколола, громко заплакала и выдернула иголку. Было очень страшно. А Даниил меня успокаивал:

— Ну чего ты испугалась? Ты все правильно сделала, делай укол спокойно, ты все делаешь правильно.

Так я, всхлипывая, сделала первый укол. Потом я делала их очень много, бывало, я колола по два раза в день. Научилась делать уколы, как профессиональная медсестра, и, если все-таки случалось так, что колола сестра, Даниил смеясь говорил:

— Ты делаешь лучше, у тебя совсем не больно.

Листик было мое прозвище. Оно осталось во всех письмах. (А Даниил был Зайка.) Подразумевался ивовый листик, зеленый и узкий. Не только потому, что Даня любил иву, но и потому, что я, особенно после войны, была узенькой и бледно-зеленого цвета. В Виськове Даниил временами чувствовал себя неплохо. Мы гуляли как-то в ближнем лесу около Виськова, встретили дикую горлинку на дороге. Там были удивительные иван-чай и летняя медуница. Цветы в оврагах стояли выше нас ростом. Господи! Как Даниил радовался! Как он всем этим цветам радовался! А я, конечно, несмотря ни на что, не могла оторваться от этюдника.

Тем же летом я получила от Союза художников на осенние месяцы путевку на двоих в Горячий Ключ. Это — место в 70 км к югу от Краснодара. До Краснодара мы ехали поездом, потому что мне сказали, что самолетом Даниилу нельзя. Дальше добирались машиной до Дома творчества. Выяснилось, что внизу Даниилу находиться нельзя, потому что там был тот самый горячий ключ — источник, от испарений которого ему становилось плохо.

Я сняла домик на горе, где мы прожили два месяца. Перевезла Даниила на гору. Он не спускался, почти уже не мог ходить; если было нужно, спускалась я. За едой в столовую ходила наша хозяйка, и за это мы половину отдавали ей. Стояла изумительная золотая осень. В Горячем Ключе прошла последняя осень жизни Даниила. Там в «золотом осеннем саду» он закончил «Розу Мира».

Я, конечно, бегала на этюды, а Даниил надо мной подшучивал: «Это отговорка, что ты пишешь этюды. Просто это твой способ общения с природой, так уж ты устроена, что отдыхать не умеешь, ничего не делать не умеешь, тебе нужно непременно, чтобы руки были заняты. Вот ты и берешь с собой этюдник, пишешь пейзаж, а на самом деле просто общаешься с природой. Ну иди и пиши».