Плаванье великой черепахи

В обширном очаге развели огонь, заботливо прикрыли окно ставнями. Принесли чан с водой, мягкую ткань, чистую одежду. Страж подмигнул и шепотом уточнил: приказ ее милости. К рассвету отмытый и сытый пленник уснул в чистой теплой постели, чувствуя себя, странное дело, вполне довольным заточением. Он уже рассмотрел решетки и не сомневался, что проскользнет между прутьями. Но пока рано. Весь первый день Хорь отдыхал. И первую половину второго - тоже. После полудня к Хорю, потрясенному вниманием к своей персоне, пришел гость, представившийся мужем Лэйли. Принес в подарок от Кошки подвеску с прозрачным камнем, сияющим лучами, как настоящий небесный Адалор. И платок - от Лоэля, новый, красивый…

- А на совет мне нельзя? - привычно обнаглел Хорь.

- Ты часом не из грифов будешь? - задумался Рахта.

- Нет, - усмехнулся Хорь. - Просто спросил.

- И не смотри заинтересованно на мой виф, - возмутился эфрит. - Вот, держи, теперь у тебя будет собственный. Вернется Орлис, расскажет, как им пользоваться. Запомни: не прекратишь воровать - разобьешь Ёрре сердце. В его возрасте вредно разочаровываться в людях.

- Во мне трудно разочароваться, - криво усмехнулся Хорь. - Я форх.

- А говорили, ты хотел стать учеником зреца, - удивился Рахта. - Полагаешь, это его работа - учить? Я считаю, успех зависит от твоей готовности меняться.

Эфрит улыбнулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Еще час Хорь сидел, с опаской ожидая новых гостей, - было бы некстати! Но, кажется, больше он никому сегодня не понадобился. Хорь постучал в дверь, вежливо и настойчиво отказался от обеда: устал, дескать, хочется спать. Заботливые стражи послушно кивнули, даже разговаривать стали вполголоса - грифью все уважали, а ее доброе отношение к мальчику было известно. Соорудив из теплой одежды подобие тела и укутав его одеялом, Хорь ловко скользнул в щель меж прутьями решетки, выпрямился, огляделся и побежал к дворцу, двигаясь от дерева к дереву. Расположение большого зала он знал - невелик секрет! Пробраться туда с черного хода оказалось вполне посильно. В конце концов, этому его "писарь" и учил: незаметности.