Плавать с дельфинами

— Ну, нет. Так быстро от него тебе отделаться не удастся, — заявила Моника, как всегда сверхъестественным образом разгадав тайные мысли Пандоры. — Он еще притащится сюда, он еще будет умолять тебя вернуться! Ладно. Мне через час надо быть на работе. Пока можешь поселиться в своей комнате. Мы тут с мисс Силесией решили устроить себе праздник, съесть по тарелке ветчины с сыром и яйцами. Ее «газы» уже прошли. Салата и лука нам не надо. А вот все остальное для нашего праздника ты могла бы и приготовить. И не забудь, что мне яйца надо варить ровно четыре с половиной минуты. Да, и не вздумай срезать жир с ветчины. Тебе, кстати, жир тоже был бы полезен. Попробуй только сделать глупость и выкинуть жир!

— Не выкину, ма. А теперь можно мне подняться к себе в комнату и переодеться?

Моника пошла на кухню, а Пандора, тяжело ступая, двинулась вверх по знакомой до малейших деталей лестнице. Вот три скошенные ступеньки, а вот дырка в зелено-коричневой ковровой дорожке. А здесь, на самом верху лестницы, она когда-то часами просиживала по вечерам, украдкой, через приоткрытую дверь в гостиную, смотря фильмы, которые показывали по их черно-белому телевизору. При этом голоса родителей доносились до нее то громче, то тише, напоминая прокатывающиеся по прериям переливы далекого грома. Голоса эти даже больше походили на звуки пыльной бури, сухие и высокие, несущие в себе обещание сильного дождя. Правда, часто звуки прерывались, рассекались, как блеском молнии, пронзительным криком Моники.

— Слушай, что я тебе говорю, Фрэнк!

При этом в начальный звук имени отца, в «ф», Моника вкладывала всю силу зловещего предзнаменования, которую несет в себе предгромовой рокот, предвещающий неминуемый и ужасный раскат самого грома, каким у Моники выходил последний звук имени отца — «к». От этого «к» звенела посуда в угловом серванте.

Теперь, многие годы спустя, Пандора, ныне несчастная новобрачная, вернулась в комнату своего детства. Она опустила чемодан на пол и заплакала. Плакала не о себе и Нормане, и даже не о неудавшейся свадьбе. Потому что сама к ней стремилась и винить ей, кроме себя, было некого. Оплакивала она, скорее, всю свою жизнь, в которой наделала слишком много ошибок. Почти каждый вечер девушка уходила из детской комнаты, чтобы закатиться в какой-нибудь бар или кафешку с друзьями-подростками. Кончались же эти прогулки чаще всего одним и тем же — задним сиденьем чьей-нибудь машины, где она отдавалась всякому с той же легкостью, с какой можно подарить, например, жевательную резинку. Мало кто из ее подружек был настолько «смел». По правде говоря, Пандора со стыдом сегодня могла признать, что в подростковые годы она была самой, что ни на есть, доступной «подстилкой».

Если кто хотел пригласить девушку на свидание со вполне конкретной плотской целью, выбирали всегда Пандору. Она отдавалась любому, перед любым открывала свой «сосуд Пандоры». [3]Об этом было известно всем в округе.

В монастыре, где Пандора потом оказалась, она везде и всюду опаздывала, а потому ей вечно приходилось то красться, то бежать по монастырским коридорам, задыхаясь и поправляя на ходу платье. Монахини-воспитательницы только обреченно вздыхали по этому поводу.

— Да и что от нее ожидать, — сказала как-то Монике классная воспитательница Пандоры, — ведь бедняжка почти каждые два года меняла школы. Она совсем неграмотная.

Мать Элиза не имела никакого представления о том, что, едва ступая за порог монастырской школы, Пандора с лихвой компенсировала свои школьные неуспехи повышенной активностью в контакте с мальчиками. Ей самой секс не доставлял ни малейшего удовольствия, а был лишь еще одним подтверждением силы, которой, по ее мнению, она таким образом обладала. В общении с мальчиками Пандоре помогало и ее умение предугадать поведение других людей, например ее собственной матери. Это умение, кстати, дало Пандоре гораздо больше знаний о людской психологии, чем специальные занятия по этому предмету в институте. «Уроки» матери позволяли ей безошибочно вести себя с кавалерами: так, Норман, желавший поддержать репутацию ловеласа, хотел как можно быстрее «забраться в трусики Пандоры», но она, в собственных интересах, не позволяла ему этого целую неделю, чем, безусловно, значительно укрепила собственный авторитет в глазах окружающих.

Пандора выпила бесчисленное количество сладких молочных коктейлей, день за днем наблюдая, как напротив, у сгоравшего от нетерпения Нормана, ходил вверх-вниз по горлу огромный острый кадык. Его здоровенные руки, руки механика, были в постоянном движении, пальцы то обхватывали под столиком коленки, то отпускали их. Пандора пила коктейли не торопясь, потягивая сладкий напиток через соломинку, томно причмокивая, чем явно провоцировала Нормана. Под конец одного из рандеву она даже вытянула ногу под столиком и дотронулась кончиком туфельки до его бедра. Он попытался было поймать ее ногу и зажать между своими коленями, но не успел.

— В субботу, Норман, — шепнула ему Пандора, когда он рванулся к ней, чуть было не опрокинув столик, — давай сделаем это в субботу.