Плеяды – созвездие надежды

Но сейчас, в этом прекрасном, как рай, месте, Абулхаир чувствовал себя счастливым, полным сил и бодрости. И слова ближних его, выражавших надежду, что все замыслы осуществятся, все мечты сбудутся, - не лесть, не желание угодить хану, а мысли и чаяния самих этих людей. А он, хан, лишь угадал эти мысли и чаяния, угадал раньше других. Хан переживал минуты, напоминавшие ему давнее великое собрание в Каракумах, где состоялось, может быть, первое его торжество. После того маслихата Абулхаир целый год ходил, словно его макушка доставала небо, словно за спиной у него выросли крылья. Он всегда вспоминал те дни с наслаждение. Какое на него свалилось тогда счастье, какая удача. Как бурлила в нем молодая горячая кровь!

Они с Букенбаем выбрали для ставки небольшую высотку западнее Жамашина. Она стояла, как вороной аргамак на привязи, в самом центре темной низины.

Люди назвали ее «высотой Букенбая». Ее сторожили, окружали пять взгорий – Кзылаир, похожий на залегшего двугорбого верблюда; Кабанкул, торчащий, словно уши разъяренного кабана; Жамашин, разрыхленная, как зубы у дряхлого старика; Кзылкабак, багровый, как вечно рассеченные брови у забияки, и Темирбастау, темнеющий среди миражей, как переполненное водой железное корыто. Постороннему глазу не было видно, что делалось в этом месте, укрытом горными грядами со всех сторон. Джунгары и калмыки обычно здесь не появлялись.

Всех, кто двигался по направлению к высоте, тотчас замечала стража. Заметив, подавала знак, караульные махали широкими рукавами, как орлы крыльями. Часовые же на высоте Букенбая, получив сигнал тревоги, давали джигитам сигнал к изготовке.

Барабанщики с подвешенными через шею кожаными барабанами становились в ряд и начинали бить тревогу. Казавшаяся пустой, погруженной под ласковым ветерком в сладкую дрему ложбина вмиг оживала, приходила в движение.

Люди появлялись, словно выскакивали из-под земли. Все и каждый, кто только что разжигал горн в кузнице, плавил свинец, готовил порох для пуль, ковал саблю, соревновался в джигитовке, в стрельбе из лука, метании копья, в бросании петель, - все становились во всеоружии в строй.

«Праздные степняки – да они ли это?» - поражался Абулхаир. С утра до ночи в работе, в тренировке. Стоят грозной, суровой силой. Настоящее войско, застывшее в ожидании боевого приказа. В руках у воинов и за плечами – копья, ружья разных видов и образцов, на штанах – широкие, отделанные серебром ремни с мечами, на груди - разнообразные кольчуги: однослойные – жалакаты, малослойные – зере – и многослойные – береи. На головах – железные шлемы или жаты – каски из высушенной, затвердевшей верблюжьей шкуры.

Красивый и мощный строй воинов – защитников родной земли. Войско трех жузов во главе со своими сардарами – командирами, разбитое на отряды по родам и племенам.

У каждого воина – боевой конь, готовый ворваться, врезаться в гущу боя. Каждый к тому же в запасе имеет два-три походных коня для перевозки кибиток, постели, одежды. Кони хорошо откормлены, ухожены, лоснятся: кажется, дотронься до такого, потяни слегка за волос – выдернешь, а на его кончике – сало. Заслышав сигнал тревоги, грызут удила, бьют копытами, рвутся в бой.

Над строем развеваются бунчуки из конского волоса – у каждого рода свой. У джигитов на рукавах повязаны кусочки ткани – у каждого рода тоже свои. Завяжется завтра бой, воины перестанут быть джигитами с мирными, привычными именами. Они будут воинами такого-то рода. Проявят отвагу или струсят – все заметят по этим повязкам. Их подвиги зажгут гордостью целый род. Их слабость или промах в бою заставят опустить головы целый род.

Племена прислали на военный сбор самых храбрых джигитов, самых быстрых коней. Чтобы украсить и воинов, и их боевых коней, умельцы каждого улуса проявили и старание и мастерство: снаряжение, сработанное их руками, сверкает на солнце так, будто войско не в бой готовится, а на праздник.

Боевая тревога превращает войско в единое могучее существо, которое понимает без слов легкое движение бровей Букенбая и Абулхаира.

Абулхаир чуть не задыхался от счастливого волнения. Перед ним стояли не беззаботные степняки. Перед ним стояли не надутые, чванливые бии и султаны – теперь это был единый и сильный народ. И народ этот начинал осознавать: страна их – это не только беспредельная глухая степь, это не бесчисленные, с хрустом жующие травы отары овец и табуны лошадей; это не войлочные юрты, приткнувшиеся возле этого богатства. Не это, не только это… Страна их – это также они сами, их безудержная молодая сила, способная своротить горы, когда они вместе. Это решимость положить жизнь за родную землю. Это единство, позволяющее без слов понимать и чувствовать друг друга, это железный порядок и дисциплина. Это сжатый кулак против врагов и надежный локоть, на который может опереться друг…

Казахи почувствовали себя народом, а не толпой, которая довольствуется лишь безбедным существованием и сытым брюхом.