Плеяды – созвездие надежды

Здесь, в ханском ауле, Итжемес узнал и увидел много такого, о чем раньше понятия не имел. Ничего не делалось здесь просто так. Все было исполнено особого смысла и значения. Все! Даже то, где и как посадили человека за ханским дастарханом. Вообще оказаться за столом хана – высокая честь: это все одно что тебя властью наделили. Взять, к примеру, Рысбая. Раньше он был одним из тех, кто находился на побегушках у хана. Теперь его все на руках носили, будто он горы свернул. Раньше вместе с другими гонял на базар продавать ханские табуны, вернее – помогал гонять. А теперь – оказался у Абулхаира за дастарханом, хан накинул на него парчовый халат, не отпускал от себя и заставлял повторять для гостей рассказ о Петербурге, о тамошних чудесах, о блеске и богатстве русской столицы.

Отныне Рысбай определенно крепко сел на коня! Высоко взошла его звезда!

Ночами Итжемесу снился один и тот же сон. Скачет он к ханской орде и просит у хана суюнши. Абулхаир набрасывает ему на плечи парчовый халат, приглашает на большой совет. А там восседают самые уважаемые и знатные люди в степи! Ему подносят чашу с кумысом! Ставят блюдо, где горкой уложены кушанья, причитающиеся почетным гостям. Он готов очистить его до донышка, да опасается: вдруг испачкает жиром рукав своего парчового халата!..

Итжемес бормотал во сне: «О аллах, помоги мне!»

***

Опустело место, где все лето находился ханский аул, поблекло, словно высохшая овчина.

Длинное пестрое кочевье отправилось в конце августа в путь. Дыхание осени доносилось до людей колючей стужей, сердитым ветром, паутинками инея, сверкавшими на травах серебром по утрам.

Детей усадили в сундуки и навьючили сундуки на бока верблюдов. Ребята дрожали от холода, однако не хныкали, захваченные новыми впечатлениями.

Бледневшее летом на горизонте марево исчезло, будто его и не было никогда. Два дня моросивший неторопливый, задумчивый дождь омыл травы. Подняла свои ушки полынь, вчера серые, безжизненные холмы снова покрылись зеленью. Ложбины тут и там блестели свежими травами, как озерная гладь.

Небо сияло голубизной. Воздух был чист и прозрачен. Дышалось легко и свободно.

Бодро шагали, взбирались на гривы холмов рыжие атаны и черные дромадеры. Нагруженные до отказа сундуками, юртами, коврами, детворой, верблюды являли собой нечто яркое, разноцветное – то ли гора движется, то ли холм, то ли великан. Резвились, наперегонки скакали вдоль кочевья кони-двухлетки.

Все, на что не глянешь, радовало глаз, волновало сердце первозданной красотой. И, казалось, нет и не будет ни конца ни края этой радости, этой свежести, этой чистоте.

И, казалось, нет и не может быть на земле вражды, крови, злобы, а есть одна доброта, свет и любовь друг к другу…

Даже псы, которые метались, рвались вперед, будто подгоняя медлительных верблюдов, лаяли встречаясь с другими кочевьями, так, словно приветствовали своих четвероногих собратьев, радовались встрече.

Абулхаир обогнал кочевья вместе с большой свитой. Он был весел, оживлен. Глаза блестели, победно топорщились усы, рука с камчой ласково щекотала серого красавца коня.

Джигиты из его свиты были оживлены и веселы, настроение хана передалось им. Они говорили без умолку.

- О аллах, день-то какой выдался!

- Если уж везет, так во всем везет: и в делах, и с погодой, и со здоровьем.

- Все сбудется! Все свершится как нужно, если на то будет воля аллаха!

Хан молчал, покоренный красотой земли и какой-то беззащитностью ее…

Впереди Мантюбе. С одной стороны от гряды тянулась цепочка озер. С другой, где плавно, пологими уступами холмы снижались, - заросли темного житняка и белесого кустарника. Один холм торчит, как грудь кормящей матери. С него вся округа просматривалась как на ладони. Кто, куда и откуда едет – все перед глазами. Тем, у кого коварные, нечистые помыслы, спрятаться нельзя, нет оврагов и щелей.

В синей дали на западе бледнеет горб Кызылайыра, темнеет гора Кабанкулак, похожая на черного, роющего рылом землю кабана… На севере вздымаются ввысь обрывистые скалы Темпе. Там, где Тургай блестит, словно круп тучной кобылицы, покатая возвышенность Каракудук. На юго-западе лежит продолговатый, похожий на коровий язык остров Каракуга.

Ханская орда ни раз останавливалась на Каракуге. Абулхаир любил это место не только за редкую красоту, обильные воды и зеленые пастбища. Сюда к его кочевью можно было добраться лишь по узкому как лезвие ножа перешейку. Никто не мог проникнуть на Каракугу незамеченным или непрошенным.

Сейчас для Абулхаира были особенно важны оба эти обстоятельства: безопасность и красота. Каракугу можно было не стыдясь показать царскому послу: «Вот они, мои угодья! Травы – шелк. Речной тростник – мед. Днем и ночью на озерах плещутся гуси и утки. Играют сазаны, щуки и лещи. Земля обетованная наяву, какой ее воспевали в древних дастанах: «Рыба там встает на хвосты, что жеребята на дыбы, лягушки кричат, что лебеди!..»