Плексус

Так или иначе, наш разговор вновь заставил меня задуматься о деньгах. Они были моим неотвязным кошмаром. На какое-то мгновение мною овладела нерешительность, и я было подумал, может, лучше нам все же вернуться в Нью-Йорк?

Но на другой день я уже так не думал. Мы проводили Кронски и его жену на окраину города, где они быстро поймали попутку. Мы немного постояли, махая им вслед, потом я повернулся к Моне и пробормотал:

– Славный парень этот Кронски.

– Лучший из всех твоих друзей, – мгновенно отреагировала она.

Из полсотни, что дал нам Кронски, мы частично расплатились с долгами и, надеясь, что, вернувшись в Нью-Йорк, он вышлет еще немного, попытались протянуть еще сколько можно. Я просто заставил себя закончить очередной рассказ. Попробовал начать другой. Безнадежно: башка совсем не варила. Тогда вместо рассказа я написал письма всем редакторам без исключения, в том числе и тому добряку, что однажды предложил работать его помощником. Не остался без внимания и О’Мара, к которому я зашел, но тот был в таком подавленном состоянии, что я не решился заикнуться о деньгах.

У меня не было больше сомнений, что Юг нам противопоказан. Домохозяин и его жена делали все, чтобы нам жилось удобней, мистер Роулинс тоже всячески старался поддержать нас. Никто словом не обмолвился о деньгах, которые мы по-прежнему были должны. Что до Метьюза, то его поездки в Западную Виргинию стали более частыми и более продолжительными. К тому же мы просто не могли заставить себя попросить у него взаймы.

Жара, как я уже говорил, немало способствовала тому, что мы пали духом. Бывает жара, которая греет, вливает жизненные силы, а бывает жара иного рода, которая лишает вас воли, сил, мужества, даже желания жить. Наверно, у нас от жары кровь загустела в жилах. Всеобщая апатия аборигенов накладывалась на нашу апатию. Все это походило на дрему в вакууме. Ни один человек не слыхал о такой вещи, как искусство, само это слово отсутствовало в словаре этих людей. У меня было такое ощущение, что индейцы чероки преуспели в искусстве больше, чем когда-либо смогут преуспеть эти несчастные. Индейцев, которым, в конце концов, принадлежала эта земля, было не видать. Зато негры были всюду. И от этого на душе было тягостно и тревожно. О «дегтярниках», как прозвали жителей Северной Каролины, не скажешь, что они любители негров. В сущности, они вообще ни то ни се. Как я сказал, это был вакуум, горячий, тлеющий вакуум, если можно представить такое.

Порою, когда я прогуливался по пустынным улицам, мне становилось не по себе. В прогулках по шоссе тоже было мало удовольствия. По обеим его сторонам простирались великолепные пейзажи, но человек все равно ощущал внутри себя отчаяние и пустоту. Окружающая красота лишь уничтожала вас. Бог определенно назначил человеку жить здесь иной жизнью. Индеец был куда ближе к Богу. Негр, тот процветал бы здесь, дай ему белые такой шанс. Я все задавался вопросом и задаюсь им до сих пор, а не объединятся ли в конце концов индеец и негр, чтобы прогнать белого человека и воскресить рай на этой земле молока и меда. Но…

Еще одной радостью Марии было,
Радостью ее второю:
Знать, что ее дитя Иисус
Читает Писание Святое, Писание Святое.

Кое-что нам перепало – на карманные расходы, не более того! – в ответ на мои письма «всем без исключения». Кронски, между прочим, все молчал.

Мы продержались еще несколько недель, затем, окончательно впав в уныние, однажды ночью решили подняться пораньше и слинять. Вещей у нас с собой было всего на два маленьких саквояжа. Проведя бессонную ночь, мы встали чуть свет и, в одной руке обувь, в другой – саквояж, тихо, как мыши, выскользнули из дома. Мы прошагали несколько миль, прежде чем удалось поймать машину. В полдень мы были в Уинстон-Сейлеме, и я решил послать от нас с Моной телеграмму родителю с просьбой прислать несколько долларов. Я просил отправить их телеграфом в Дарем, где мы предполагали заночевать.

К вечеру мы были в Дареме. Телеграмма, конечно, уже ждала меня. Я прочитал: «Прости сын но у меня ни цента на счете». Я чуть не заплакал не потому, что мы оказались в безвыходном положении, но потому, что понимал, какое унижение должен был испытать старик, отправляя такой ответ.

Где-то после полудня мы – спасибо незнакомцу, угостившему нас, – подкрепились кофе и сэндвичем. Но теперь опять были голодны, и, конечно, больше обычного, поскольку не представляли, как на пустой желудок преодолеть огромное расстояние до дому. Ничего не оставалось, как вновь идти к шоссе, что мы и сделали – как автоматы.