Племенной скот

В избе Чмыхало странно пахло: и не травами, и не едой, а вообще не поймешь чем, резким и сбивающим с толку.

Старшая Чмыхало сидела за столом напротив входа и перебирала гречку. Средняя развешивала на веревке возле печи длинные стебли трав на просушку. Маленькой не было видно.

Женщины были похожи: обе высокие, крупные, с тонкими штрихами черных усов под крупными носами, с узкими плечами и массивными задами. Их ноги в разрезанных спереди коротких валенках были толстыми и отечными.

– Болеет кто? – со вздохом спросила Алену старшая Чмыхало.

– Нет, тетенька, – ответила Алена. – Я просто… Можно дождь у вас переждать?

– Дождь? Ну пережди, – Чмыхало нахмурила брови. – А идешь-то куда? Да еще одна.

– Ирий-сад ищу.

Женщины переглянулись и прыснули от смеха.

– Ирий-сад? А зачем же тебе Ирий-сад?

– Жених у меня там, тетенька, – от смущения Алена заговорила совсем тихо.

– Жених?! – Чмыхало посмотрела на Алену с сомнением. – Дай-ка лоб твой пощупаю… Бредишь ты, девка.

– Вот те крест – не брежу! – Алена вскочила и истово перекрестилась, ища глазами красный угол. Однако икон в избе не было.

Чмыхало слушала с неодобрением, облокотившись о стол. Дочь ее стояла у печки, сложив на груди руки, и не сводила с Алены внимательного взгляда. Даже младшая вынырнула откуда-то из глубины дома, узенькая, рыжая, похожая на ласку.

– Прилетал, говоришь? – переспросила Чмыхало.

– Прилетал.

– Значит, порча на тебе должна быть. Скальпель мне и водки.

Алена немного испугалась.

– Не надо водки! – попросила она. – Откуда порча?

– Ох, девка, – вздохнула Чмыхало, протирая водкой принесенный внучкой узкий длинный нож, – все вы с порчею, к кому гости с Ирия являлись. Давай-ка, голову наклони.

Замирая от страха, Алена наклонила голову. Чмыхало провела пальцами за ее ушами, и вдруг в одном месте Алена почувствовала укол, словно нажали на засевшую под кожей занозу.

– Вот же оно! – Чмыхало удовлетворенно хмыкнула и быстро взмахнула ножом, надрезая кожу. Аленину голову словно ожгло огнем. А вслед за этим Алена почувствовала тупую, тянущую боль, которую едва смогла вынести. Она тихонечко заскулила и потянулась головой вслед за болью, словно подчиняясь ей.

– Ну все, все… – зашептала Чмыхало. – Сейчас пройдет. В руках ее появилась чашка с пахучим отваром и чистая тряпочка. Чмыхало промыла ранку, и боль унялась, лишь временами давая знать о себе толчками, похожими на биение сердца.

– Ты придержи, не отнимай сразу, – посоветовала она Алене, и та прижала тряпочку рукой. – Вот, смотри.

Чмыхало протянула Алене на раскрытой ладони окровавленную плоскую железку, овальную, темную, с желтыми прожилочками.

– Вот она, порча. А ты говорила: нет.

– А теперь-то что? – спросила Алена. – Не найти мне его?

– Может, и найдешь. Только плохого с тобой теперь не случится. Нету теперь у навьев над тобой власти. В душу к тебе они залезть не смогут.

Чмыхало завернула пластинку в тряпочку и изо всей силы стукнула по ней маленьким молотком, которым отбивали мясо. Послышался легкий хруст. Откинув верхний слой, Чмыхало убедилась, что пластинка погнулась и дала трещину.

– Ну вот и хорошо, – довольно сказала она.

За стенами избы бушевала буря. Крупные капли разбивались об оконное стекло, ветер пригибал к земле деревья.

– Выпей-ка вот это да ложись на печку отдохни, – сказала Чмыхало, протягивая Алене чашку с обычной на вид водой. Она глотнула раз и другой, потом допила, чуть морщась от кисловатого вкуса, а когда вставала, чтобы идти к печке, подкосились ставшие вдруг ватными ноги. И знахаркина изба, пугающая отсутствием икон, странными запахами да непривычной утварью, показалась вдруг светлой и такой огромной, что тут же захотелось пойти в пляс по широкому полу, и Алена даже уперла руки в боки. Стены вдруг запестрели разными цветами, словно на них развесили лоскутные половички. Потом все поплыло, потемнело, и Алена провалилась в глубокий сон, не поняв даже, успела ли дойти до печи.

Проснувшись поздно ночью, она услышала скрип и шепот и увидела, как свет мечется по стенам, освещая то один, то другой угол. Средняя Чмыхало держала свечу в руке. Старшая стояла у стола, зажигая другие свечи. Двое крепких мужиков тащили третьего: один держал за ноги, другой – за подмышки. Мужик был растрепан, голова его запрокидывалась назад, безвольно болтаясь, и недлинная, углом остриженная борода указывала в потолок. Товарищи положили его на лавку и ушли, не сказав Чмыхало ни слова. Человек лежал неподвижно и не дышал – он был мертв.