Племенной скот

Идти поначалу было даже весело: погода стояла хорошая, и лес был расцвечен солнечными бликами, которые лежали на кочках и еловых лапах, будто яркие платочки. Потом лес потемнел, и, даже поднимая глаза, Алена никак не могла понять, набежали ли на солнце облака, или это просто отсюда, из глубины, небо кажется серым и тусклым.

Она шла на восток, в самую чащу: Чмыхало сказала, что надо идти туда, где и пройти-то невозможно, по краю болота, через бурелом, и Алена все шла и шла. Временами она откусывала немного хлеба и запивала молоком из оплетенной лозой бутыли – на молоко расщедрились знахарки. Тогда идти становилось веселее.

Все чаще попадались Алене поваленные стволы. Она то перешагивала их, то пролезала под ними, и брюки на коленях стали уже совсем грязными, а на рукаве повисли черные, влажные чешуйки прогнившей коры. Она очень боялась, что заблудится и сгинет в глухом лесу, станет добычей дикого зверя или умрет от голода, не найдя дороги к людям. Ведь и Чмыхало не знала точно, куда надо идти. Сказала: где пострашнее… А если везде страшно?

Потом случилось что-то странное. Необычное. Белое, большое пятно медленно проплыло мимо: вдалеке, за серыми стволами деревьев. Алена видела плохо, но ей показалось, что это призрачный всадник на коне, косматый, с бородой и в развевающемся плаще. Ей хотелось бежать прочь, но снова вспомнились слова Чмыхало: «Иди туда, где страшней». И она пошла, закусив уголок косынки, прижав руку к бешено стучащему сердцу.

Призрака не было. Он промчался мимо, чтобы больше не вернуться.

Алена брела дальше и думала дорогой: что это был за всадник, и всадник ли это был? Потом вспомнила, что все навьи, как говорила Чмыхало, живут где-то рядом, поблизости друг от друга, и утвердилась в мысли, что подходит к дому Бабы-яги.

Второй призрак полыхнул красноватым огнем меж деревьями, когда солнце начинало клониться к закату. К тому времени Алена очень устала, ноги ныли от долгой ходьбы, и страшно было подумать, что придется ночевать в непролазном лесу. Несколько раз она принималась ругать себя, что не повернула назад еще на опушке, как предлагала знахарка, но вспоминалось вдруг, как Финист шептал: в саду-Ирии, откуда он прилетает, живет страшный Кощей. Кощей представлялся существом жестоким, способным на что угодно. Алене казалось, что ее любимый лежит теперь мертвый, или ранен, или брошен в тюрьму. «В тюрьме-то страшнее, чем в лесу. В тюрьме и не убежишь, как пытать придут да мучить», – шептала она и продолжала идти вперед.

Когда стало вечереть, и Алене всерьез пришлось задуматься о ночевке, лес вдруг немного поредел, и меж деревьями блеснул далекий огонек.

Что-то снова мелькнуло впереди: опять пятно, но только на этот раз черное, и не такое, как ночь, наполненная оттенками и бликами, а пустое, страшное, как колодец, на дне которого нет воды.

Алена пошла вперед; а больше ей и некуда было деваться. Она вышла на широкую поляну и обмерла. Здесь стоял небывалый дом: белый, точно только что вымазанный известью; такой, будто ни одна пылинка еще не успела к нему пристать. Он стоял на высоких ногах, не касаясь земли ровным квадратным брюхом. В окне горел огонек: странный, будто неживой, слишком ровный и слишком желтый.

Тут было жутко. Забор вокруг дома был сделан из человеческих костей. Там – позвоночник с широкой корзиной ребер; здесь – сплетенные друг с другом руки от плеча до кисти. Еще попадались ноги – пятками вверх и вниз, а прямо перед Аленой тазовые крупные кости составлены были пирамидой одна на другую. Поверху забора вместо насаженных на жерди горшков торчали черепа с пустыми глазницами и отвисшими, как у слюнявых сумасшедших, челюстями.

Алена обернулась: позади был темный лес, и черное пятно – призрачный всадник ночи – снова пролетело за ее спиной.

Тогда она шагнула вперед. Стоило ей сделать шаг, как поляна ожила. Тяжкий стон, приглушенный, могильный, огласил окрестности. Глазницы черепов вспыхнули недобрым, зеленовато-голубым светом. Забор задвигался; задышали, поднимаясь и опускаясь, ребра; заклацали челюсти; пальцы-костяшки стали скрести и постукивать; блестящие, обглоданные ветром и временем пятки принялись отбивать ритм – каждая свой; тазовые кости начали вращаться вокруг своей оси. Алена смотрела на забор внимательно и отстраненно, примечая каждую деталь. Заметила даже, что самый маленький таз был щербатым и вращался неровно, будто прихрамывал. Она смотрела на мертвецкую пляску минуту или две, а потом перед глазами ее потемнело, и она лишилась чувств.

Алена приходила в сознание медленно: тьма никак не хотела рассеиваться. К тому же наступил вечер, еще сизый, прозрачный, но все-таки темный. Значит, она пролежала без сознания около часа. Черепа погасли, кости успокоились. Забор смутно белел в темноте, в доме по-прежнему горело огнем мертвое окно.