Племенной скот

Лариса ушла. Она пошла по улице, сказав шоферу, что его услуги сегодня больше не нужны. Она шла, и каждый шаг был, словно молоточек, забивающий клинья. И эти клинья вышибали из головы Аленины слова. К концу аллеи Ларисе стало казаться, что не было никакого разговора, что все сказанное было неважно. Алена представлялась ей теперь бесформенным кулем, набитым тряпками и ветошью, бесформенным и мягким. Но там, в самой середине куля, было самое ценное, и забрать его сейчас не представлялось возможным. Лариса шла и думала о том, что у нее наконец будет ребенок. Мысли эти были как сон наяву. Она смотрела на густые кроны деревьев, а видела мягкий огромный мешок, из которого выпирали свернутые как попало тряпки. Видела длинный нож в своих руках и с наслаждением вонзала самый его кончик в плотную ткань. Под нажатием лезвия с легким хрустом начинали лопаться серо-бежевые нити. Показался уголок ярко-зеленой тряпки, потом другой – розовый, потом, переваливаясь через край, лоскуты и отрезы хлынули ручьем. Лариса запустила руки внутрь – туда, где виднелось что-то плотное и розовое, над чем плавно колыхалась нежно-оливковая шелковая ткань в восточных огурцах. Она достала это розовое не глядя, одними руками ощущая его невозможную, страшную для сердца ценность, и завернула в «огурцы». Мешок остался лежать на земле. Свободной рукой Лариса принялась запихивать в мешок вывалившиеся тряпки: на сей раз скорее из сострадания, чем из брезгливости. Потом она подняла его и, открыв дверь, вышвырнула наружу, в февральскую метель. Мешок остался лежать на снегу, приподнимая набитый тряпками зад и приникнув к земле опустевшей горловиной, словно вытянутыми плоскими губами. Снег быстро заносил его, и вскоре Лариса видела только самый верх мешка, да и тот в темноте казался просто темным неровным пятном.

Лариса очнулась: перед ней была дверь ее дома. А когда она подняла руку, чтобы открыть ее, то заметила вдруг, что рукав летнего светло-розового пиджака испачкан серой пылью. «Как же я так шла?» – рассеянно подумала Лариса и тут же, как только пятно исчезло из поля ее зрения, забыла свою эту мысль.

В квартире было прохладно и чисто. И удручающе пусто.

Андрей был на работе, и Лариса вдруг представила, что почувствовала бы, если бы стерильная эта чистота не разбавлялась по вечерам его шумным присутствием. Ей стало тоскливо, а потом всплыло вдруг в памяти слово: «Продала…» Оно гудело в голове, то приближаясь, то удаляясь, становясь тише и громче, дробясь многократным эхом; оно мерцало как привидение, плывущее по темным коридорам заброшенного замка. И Лариса вдруг подумала: «Неужели я и вправду его продала – продала за право получить ребенка?» Она легла на диван, поджала колени к груди и лежала так, не закрывая глаз, прислушиваясь к звенящему в голове слову.

В тот же день Алену впервые вывели гулять. За ней зашла молодая симпатичная медсестра Марина, чуть более разговорчивая и улыбчивая, чем все остальные.

– Здравствуйте, Алена, – сказала она. – Врач разрешил вам прогулки. Пойдемте?

Алена с радостью согласилась. Она думала, что пойдет по улицам незнакомого города и, может быть, совершенно случайно в толпе встретит наконец Финиста. Она быстро переоделась и плеснула себе в лицо водой, что текла ручейком в умывальне, стоило только протянуть руки. Там же, в умывальне, висело большое зеркало. О таких вещах Алена слышала и прежде, но тут увидела его впервые – слишком дорогая была штука, и отец на нее ни за что бы не разорился. Сегодня она задержалась перед зеркалом чуть дольше обычного: рассмотрела себя, пригладила волосы влажной рукой. Ее постригли, убрав неровно торчащие пряди, но теперь она казалась себе мальчиком, сама себя не узнавала и стыдилась себя в этом обличье. Кроме того, лицо ее похудело, под глазами от пережитого и от постоянного сидения в комнате залегли желто-серые тени. Конечно, она была сейчас в сто раз хуже и некрасивее, чем навья-Лариса, приходилось это признать. «Хотя, – думала Алена, – кто ее знает, что там у нее под этой красотой? Может быть, рога, или копыта на ногах, или усы с бородой. Кто ее разберет?»

Она вышла из комнаты вслед за Мариной. Та повела ее по коридору – серому, слабо освещенному, будто сложенному из камня. Однако, как ни вела Алена рукой по стене, так и не смогла нащупать стыков между каменными глыбами и с замиранием сердца поняла, что все эти ходы и комнаты высечены в огромной скале.

Затем они поднялись вверх по десяти широким и невысоким ступеням, и Марина распахнула перед Аленой дверь. В лицо ей ударил воздух, холодный для жаркого июльского дня, и глаза ее ослепли от яркого солнца. Ведомая услужливой Мариной под руку, она сделала вперед шаг, другой, потом привыкла, перестала щуриться, взглянула вперед и увидела облако – так близко, как не видела никогда. Казалось, до облака можно дотронуться рукой и оторвать клок от его пушистого бока.