Племенные войны

К тому же на занятиях оказалось очень много полезного. В бытность обучения обороне в Каянском отделении шюцкора он обрел очень много навыков: стрелять, прятаться, отражать рукопашную атаку, бегать со скоростью ветра, ориентироваться в лесу ночью в дождь, ну, и убивать неприятеля, конечно.

В Петрограде ему преподавали, как атаковать и не попасть под обстрел, обнаруживать замаскированного под кучку коровьего навоза врага, первым бить в кулачной схватке, ползать со скоростью, близкой к скорости ветра, не соваться в чащу ночью, в дождь, а искать уютные дома поблизости, ну, и убивать неприятеля всеми доступными средствами, конечно. Инструктора, преподающие такую специфику, тоже были из бывших царских солдат, как и шюцкоровские наставники. Так что для Тойво не было никаких неудобств с адаптацией, словно бы просто перешел в другой класс.

Наставники его отметили, а, отметив, взяли на карандаш, которым поставили в своих кондуитах галочку: «парень наделен тем, чем наделяет природа». А между собой поговорили, что нахрена они, царские офицеры, русские в сто сорок шестом поколении, обучают премудростям какого-то чухонца? И прочих чухонцев вместе с ним? Своих, русских, что ли не хватает?

Своих, действительно, не хватало. Из рабочих и крестьян военные получались неохотно. Кадровые офицеры воевали друг с другом, военные училища оказались кузницами пушечного мяса, курсантов бросали из одной мясорубки в другую, некогда было учиться. Пришлый народ: латыши, чехи и венгры — потихоньку истреблялись. Китайцев — так тех практически всех уже повывели, новых китайцев привезти накладно, а старых за их зверства народ охотно корчевал с помощью подручных средств.

Видимо, так же считали и империалисты.

Незаметно прошел месяц, за ним — другой, вот уже и весна закапала насморком и капелью. Курсы активно курсировали между тяжкой учебой и предстоящей вольницей на всех фронтах гражданской войны. 3 марта свершилось чудо: списочный состав совпал с заявленным — 200 человек на одно лицо. К ним примкнули 32 преподавателя и еще каких-то восемьдесят человек вольнонаемных. Ну, вот, чудо — словно годовой бухгалтерский отчет сошелся. Март прошел на подъеме, тому способствовало и солнце и наступающий на юге Деникин, а на востоке — Колчак собственной персоной. Жизнь бурлила.

Оказывается, она бурлила на только в России, но и в соседней буржуинской Финляндии. Спокойный ход жизни отринули финские офицеры-егеря, разбередили болото, прыгнув в него со всей лихостью, и устроили в нем джакузи вполне известным способом. Так оно и забурлило. То есть, не оно — а она, жизнь.

Майор Гуннар фон Хертцен, майор Пааво Талвела и капитан Рагнар Нордстрем однажды оказались вместе в одном высоком офицерском собрании, где павлином ходил барон Маннергейм, тяпнули лишку, да и договорились. Договорились они до того, что присоединение Восточной Карелии на самом деле является очень существенным делом для экономического развития и безопасности всей Финляндии.

— Мда, — со шведским акцентом сказал Маннергейм.

— Ура! — сразу же, вероятно превратно расслышав его, сказал Талвелла.

— Ну, ура — так ура! — одобрил министр Таннер. Он, подлец, и тут успел, как финский пострел. — Какие у вас имеются основания?

Два майора и капитан вытянулись во фрунт, насколько позволял халявный алкоголь, и хором высказались об основаниях.

Финляндия, по их мнению, могла успешно обороняться от России только по линии Ладога — Свирь — Онега — Белое море. А иначе ни о какой обороне разговора быть не может.

«Ишь, что удумали!» — испуганная мысль через выдвинутое к слуховому окну ухо передалась Куусинену. Он тоже был здесь, правда, с другой стороны. — «Ну, пусть попробуют, а мы это дело посмотрим».

Офицерское собрание между тем очень воодушевилось и решило создать комиссию, так называемую «Олонецкую комиссию». А председателем назначить доктора Винтера. Винтер сразу же согласился, но при одном условии: комиссию переименовать к едрене-фене.

— Как же ее еще можно назвать, как не Олонецкой? — удивился Маннергейм.

— А вот так, — доктор стукнул кулаком по столу, отчего все стаканы разом подпрыгнули и одним глотком выпились. — «Карельский комитет».

На том и порешили.

Через два дня почтовые голуби прилетели в голубятню на Исаакиевскую площадь и принесли с собой сообщение: «В Хельсинки хорошая погода». Крошечная записка, оттиснутая типографским способом, тотчас была переправлена по служебной лестнице. Служебная лестница вела вниз, а оттуда, слегка очищенная от гуано, ее доставили извозчиком на Литейный проспект.

Евреи ломали, ломали голову — не сломали, не смогли расшифровать, латыши тоже только развели руками, русские вертели записку и так, и эдак — пусто. Позвали финнов. Все они, конечно, люди разных национальностей, были сотрудниками ЧК международного отдела.

Эйно Рахья узнал стиль сообщения Куусинена, поморщил лоб и сказал:

— На Россию готовится вторжение.

— Когда? — вскричали чекисты — евреи, латыши и русские.

— В самом конце апреля, — ответил тот. — В Советской Карелии.

— Тогда послать туда наших специально обученных людей!