Племенные войны

Товарищи-оппозиционеры сразу же захлопали в ладоши, а Войтто призадумался и поскучнел. В таком виде послание можно отправить какому-нибудь вождю североамериканских индейцев, а не лидеру мирового пролетариата.

— Идея с письмом верная, вот содержание надо как-то подправить.

— Ну, я не возражаю, — пожал широкими плечами Пасси.

Пюлканен, считающий себя другом семьи Элоранта, и чрезвычайно гордящийся тому, что помимо «Капитала» Маркса прочитал еще несколько книг, восторженно произнес:

— У тебя, товарищ Войтто, должно получиться не хуже, чем у «Буревестника Революции» Максима Горького. Мы, кстати, не так давно встречались с ним в санатории на Сайме, он был совершеннейше без ума от нашей суровой природы.

Элоранта отвернулся и скривился: что-то не хотелось ему писать письма ни Ленину, ни вождю — никому.

— Ладно, — он махнул рукой. — Только подпись придется все-таки Акку поставить — от меня, члена ЦК, это письмо будет выглядеть как-то некорректно.

— И я подпишусь! — радостно проговорил Хагглунд.

— Все, больше никому подписываться не надо, не то это получится послание от организации и пойдет на рассмотрение по другим инстанциям, — пресек остальные попытки Элоранта.

Он взял перо и бумагу, задумался на мгновение и принялся писать, иногда сверяясь с оригиналом. А народ в это время, взбудораженный новыми перспективами, оживленно переговаривался. В основном, конечно, все разговоры сводились к критике и сплетням.

Братьев Рахья обвиняли в подлогах, коррупции, контрабанде, изготовлении фальшивых денег, пьянстве и «экстравагантном поведении». Досталось и Ровио, и Гюллингу, и даже Зиновьеву — всем досталось, даже удивительно, как с такими людьми они делали финскую революцию. Может, потому и не сделали? О Куусинене деликатно помалкивали, потому что он считался покойником — стало быть, ни слова об усопших.

Вероятно, именно после этого злополучного письма у оппозиционеров созрела устойчивая идея приступить к силовому действию. Товарищ Элоранта уже никак не мог повлиять на исход, вероятно, потому что непроизвольно перестал быть идейным вдохновителем. Им стал кто-то другой.

Кто? Исключая традиционного в таких вопросах деда Пихто, можно было включить в «список подозрительных лиц» всего несколько человек. Антикайнен, сам того не разумея, оказался тем проводником, который донес до недовольных товарищей мысль: пора действовать. К тому же в начале августа в Финляндии на совещании офицеров, связанных со стратегией оборонительных и наступательных действий в отношении России, была высказана идея, заключающаяся в необходимости физической ликвидации руководителей коммунистической партии Финляндии.

Войтто Элоранта было важно самому присосаться к партийной кормушке, ему не столь уж хотелось кардинально что-то менять, тем более, чтобы какие-то курсанты смогли спать на мягких перинах и есть в ресторациях. Гражданская война идет — какая уж тут роскошь для всех? Только для избранных.

С другой стороны генерал Маннергейм никак не мог забыть уплывших из страны миллионов, без которых его действия в Карелии оказались не столь эффективны.

А в России Феликс Эдмундович Дзержинский никак не мог добиться кооперации с финскими товарищами, объявившимися в северной столице в 1918 году. Чтобы чувствовать себя в безопасности нужно самому управлять этой безопасностью.

Пока еще не воскресший Отто Куусинен не хотел новых покушений. Ему нельзя было объявляться живым без каких-то гарантий для себя и своего здоровья. Такие гарантии можно было получить, только продемонстрировав свою силу и влияние.

Ну, а оппозиция в виде финских курсантов школы командиров — это всего лишь орудие, они — исполнители, в том их несчастье.

31 августа 1920 года в клубе имени Куусинена открылась очередная партийная конференция. В силу разных причин самые главные финские вожаки, которые непременно должны были здесь быть, не собрались: у кого-то болел живот, кто-то неожиданно укатил в Москву, кто-то вовсе позабыл. Вот ведь какое чутье у партноменклатуры высшего эшелона!

К девяти часам вечера к дому на Каменноостровском проспекте выдвинулось девять человек — все курсанты красногвардейской школы, все оппозиционеры.

Двое из них, Нюланд Сало и Пекка Пюлканен, встали у подъезда, прогнав прочь консьержа и оказавшегося поблизости дворника. Почему-то они были вооружены гранатами, словно собирались метать их в толпы наседающих врагов.

Акку Пааси повел своих товарищей следом за собой, в квартиру 116, где только что закончил выступать с докладом о подъеме рабочего движения в Финлянди Юкка Рахья. Тот выпил стакан воды и, пока делегаты определялись с порядком прений, вышел на лестничную площадку покурить. Он увидел подымающихся наверх финнов.

— Опс, — сказал Юкка. — А вы чего здесь делаете?

— Будем участвовать в партийной конференции, — за всех ответил строгий курсант Паха.

— Это как? — по своему обыкновению презрительно скривился в усмешке Рахья. — Танец нам спляшете или песенку споете? Так мы не подаем сегодня, без самодеятельности обойдемся.